СТАРЫЕ ГОДЫ.
VІ. Княгиня Марѳа Петровна.
Много горя натерпѣлась въ свою жизнь княгиня Марѳа Петровна, мало крадныхъ дней на долю ей выпало, — великая была мученица, — царство ей небесное!
Родитель ея, князь Петръ Иванычъ Тростенскiй, у перваго императора въ большой милости былъ. Ѣздилъ за море иностраннымъ наукамъ обучаться, а воротясь на Русь, больше все при государѣ находился. Въ Полтавской баталіи передъ свѣтлыми очами царскими многую храбрость оказалъ, и, когда супостата, свейскаго короля, побили, великій государь при всѣхъ генералахъ цѣловалъ князя Тростенскаго и послалъ его на Москву съ отписками о дарованной Богомъ викторіи.
Отпуская въ путь, далъ ему государь письмо къ старому боярину Карголомскому. А тотъ Карголомскій жилъ по старымъ обычаямъ. И съ бородой не пожелалъ-было разстаться, но когда царь указалъ, волкомъ взвылъ, а бороды себя лишилъ. Зато въ другомъ во всемъ крѣпко старинки держался. Былъ у него сынъ, да подъ Нарвой убили его, послѣ него осталась у старика Карголомскаго внучка. Ни за нимъ ни передъ нимъ никого больше не было. А вотчинъ и въ дому богатства — тьма тьмущая.
Отдаетъ великій государь письмо князю Тростенекому, самъ такой приказъ ему сказываетъ:
— Будучи на Москвѣ, изволь отдать письмо Карголомскому, и что въ томъ письмѣ писано, изволь, съ своей стороны, чинить по нашему указу. Въ накладѣ не будешь... — Да поцѣловавши князя въ лобъ, примолвилъ: — Съ Богомъ.
Пріѣхавши иа Москву, подалъ князь Петръ Иванычъ царское письмо Карголомскому. Прочиталъ старикъ, охнулъ, затрясся, потъ на лбу у него выступилъ. Положивъ три земныхъ поклона передъ Спасовымъ образомъ, сказалъ князю Тростенскому:
— Воля государева, а мы всѣ его да Божьи.
А въ государевѣ письмѣ было написано:
"Понеже господинъ майоръ князь Тростенскій въ европейскихъ христіанскихъ государствахъ наукѣ воинскихъ дѣлъ довольно обучался и у высокихъ потентатовъ при нашихъ резидентахъ не малое время находился, нынѣ же во время преславной, Богомъ дарованной намъ надъ свейскимъ королемъ викторіи великую храбрость предъ нашими очами показалъ, того ради изволь выдать за него въ замужество свою внуку, и тѣмъ дѣломъ прошу поспѣшить. А дѣло то и васъ всѣхъ поручаю въ милость Всевышняго".
Горька пришлась свадьба старику Карголомскому: видѣлъ онъ, что нареченный его внучекъ — какъ есть нѣмецъ-нѣмцемъ, только званіе одно русское. Да ничего не подѣлаешь: царь указалъ. Даже горя-то не съ кѣмъ было размыкать старику... О такомъ дѣлѣ съ кѣмъ говорить?.. Пришлось одному на старости лѣтъ тяжкую думушку думать. Не вытерпѣлъ долго старикъ — померъ.
Молодые жили душа въ душу. Великій государь и родные, глядя на нихъ, не могли нарадоваться. Черезъ годъ послѣ Полтавской баталіи даровалъ имъ Господь княжну Марѳу Петровну. Конца не было радостямъ. Самъ государь княжну изводилъ отъ святой купели принимать и, когда стала она подрастать, все, бывало, нѣтъ-нѣтъ, а у отца и навѣдается, чему крестница обучается и каково ей наука дается; Ливонскую нѣмку самъ приставилъ ходить за ней, плѣннаго шведа пожаловалъ для обученья княжны всякой наукѣ и на чужестранныхъ языкахъ говорить, француза для танцевъ самъ князь отъ себя наймовалъ. Пріѣдетъ, бывало, великій государь къ князю Тростенскому, — а ѣзжалъ къ нему нерѣдко, — анисовой спроситъ, кренделемъ закуситъ и велитъ княжну къ себѣ привести, почнетъ ее разспрашивать, чему дареный шведъ выучилъ, по-чужестранному заговоритъ съ ней, менуэтъ заставитъ проплясать, а потомъ поцѣлутъ въ лобъ да примолвитъ: "Расти, крестница, да ума копи, вырастешь большая — мое будетъ дѣло жениха сыскать". Не сподобилъ царя Господь при себѣ пристроить крестницу; пятнадцати годочковъ княжнѣ не минуло, какъ взялъ къ себѣ Богъ перваго императора. По восьмому годочку осталась княжна послѣ матери, а родитель черезъ полгода послѣ великаго государя жизнь скончалъ. Оставалась княжна сиротиночкой, кровныхъ, близкихъ родныхъ нѣтъ никого, одна, что хмелинка безъ тычинки, и нѣтъ руки доброй, ласковой, поддержать бы сиротство да малость ея... За опекой дѣло не стало — сирота богатая, не объѣстъ... Взяла княжну тетка ея внучатная — княгиня Байтерекова. Стала съ ней княжна во дворецъ на куртаги ѣздить, на ассамблеи къ свѣтлѣйшему Меншикову, къ графу ; Головкину, къ князю Куракину, а къ инымъ знатнымъ персонамъ на балы, на банкеты и съ визитою. И не было въ Питерѣ подобныхъ красавицъ и разумницъ, какъ княжна Марѳа Петровна Тростенская.
Въ коемъ дому невѣста богатая, въ томъ дому женихи, что комары на болотѣ, толкутся. Такъ въ старые годы бывало, такъ повелось и въ нынѣшни дни... У княжны отбою; отъ жениховъ не было, а были тѣ женихи изъ самыхъ знатныхъ родовъ, а которы не родословны, аль родовъ захудалыхъ, тѣ знатные чины при дворѣ иль въ гвардіи имѣли. Однако княжна хоть и молоденька была, но честь свою наблюдала крѣпко, многіе ею "заразились", а она благосклонности никому не показала.
Девьеровъ сынъ, Петръ Антонычъ, былъ счастливѣй другихъ. На куртагахъ княжну на любовь склонилъ, черезъ тетку Байтерекову присватался, черезъ отца своего доложилъ государынѣ... Передъ обрученьемъ Екатерина Алексѣевна изволила княжну иконой благословить, а свадьбу велѣла отложить, пока не пошлетъ ей Господь облегченья. Была государыня нездорова, а крестницу перваго императора сама хотѣла замужъ отдать и тѣмъ обѣщанье Петра Великаго выполнить.
Ждутъ женихъ съ невѣстой мѣсяцъ, ждутъ другой, третій, царицѣ все хуже да хуже. Болѣзнь становилась прежестокая, стали тихомолкомъ поговаривать, врядъ ли подниметъ царицу Господь. А кому, отходя сего свѣта, земное царство откажетъ, не вѣдалъ никто. И печальны всѣ были... Не до пировъ, не до свадебъ... Государыня едва духъ переводила, какъ женихова отца, графа Девьера, взяли подъ караулъ... Домъ его опечатали, къ княгинѣ Байтерековой драгунскiй капитанъ пріѣзжалъ: всѣ вещи княжны Тростенской пересмотрѣлъ, какія письма отъ жениха къ ней были, всѣ отобралъ, а самой впредь до указу никуда не велѣлъ изъ дома выѣзжать.
Передъ вешнимъ Николой, дня за три, по Питеру бѣготня пошла: знатныя персоны въ каретахъ скачутъ, приказный людъ на своихъ на двоихъ бѣжитъ, всѣ ко дворцу. Солдаты туда же маршируютъ, простой народъ валитъ кучами... Что такое?.. Царицы не стало, бѣгутъ узнать, кто на русское царство сѣлъ, кому надо присягу давать. Услыхавши ту вѣсть, княжна на полъ такъ и покатилась... Ввечеру сказали: женихова отца кнутомъ бить, чести, чиновъ, имѣнья лишить и послать въ Сибирь, а жениха въ дальнюю деревню вмѣстѣ съ его матерью. И родную сестру не пожалѣлъ свѣтлѣйшій Меншиковъ.
И проститься жениху съ невѣстой не дали. Хотѣла-было княжна съ другомъ своимъ въ несчастіе ѣхать, да тетка Байтерекова и многія другія знатныя персоны ее отговорили.
Годъ прошелъ; новый царь со всѣмъ дворомъ въ Москву переѣхалъ. Байтерекова съ племянннцей туда же... Тамъ приглянись княжна князю Заборовскому. Человѣкъ былъ уже не молодой, лѣтъ подъ сорокъ, вдовецъ, хоть и бездѣтный. Княжна и слышать про него не хотѣла. А князь Алексѣй Юрьичъ съ государевымъ фаворитомъ, княземъ Иваномъ Алексѣичемъ Долгорукимъ, въ ближней дружбѣ находился... Сталъ ему докучать про невѣсту, фаворитъ доложилъ государю... И сказано было княжнѣ: "крестный твой отецъ, первый императоръ, далъ тебѣ обѣщанье, когда въ возрастъ придешь, жениха сыскать, но не исполнилъ того обѣщанія, волею Божіею отъ временнаго царствованія въ вѣчное отыде, того ради великій государь, его императорское величество, памятуя обѣщаніе дѣда своего, указалъ тебѣ, княжнѣ Марѳѣ Петровой дочери Тростенскаго, быть замужемъ за княземъ Алексѣемъ князь Юрьевичемъ Заборовскимъ".
Только-что стала зима, на Москвѣ торжества и пиры пошли. Самъ государь съ сестрой фаворита обручался, фаворитъ съ Шереметевой, князь Заборовскій съ княжной Тростенской. Ровно зналъ князь Алексѣй Юрьичъ, что скоро перемѣна послѣдуетъ: только святки минули и свадьбы играть стало невозбранно, онъ повѣнчался съ княжной.
Невеселая свадьба была; шла невѣста подъ вѣнецъ, что на смертную казнь, блѣднѣй полотна въ церкви стояла, едва на ногахъ держалась. Фаворитъ въ дружкахъ былъ... Опоздалъ онъ и вошелъ въ церковь сумрачный. Съ кѣмъ ни пошепчется — у каждаго праздничное лицо горестнымъ станетъ; шепнулъ словечко новобрачному, и тотъ насупился. И стала свадьба грустнѣй похоронъ. И пира свадебнаго не было: по скорости гости разъѣхались, тужа и горюя, а о чемъ — не говоритъ никто. На утро спознала Москва, — второй императоръ при смерти.
Княжна Марѳа Петровна и до свадьбы и послѣ свадьбы ходила словно въ воду опущенная; новобрачный тоже день ото дня больше да больше кручинился... Про великаго государя вѣсти недобрыя: все тяжелѣй становилось ему. А была въ ту пору "семибоярщина". Съ семью верховными боярами и съ фаворитомъ князь Заборовскій заодно находился и каждый Божій денъ во дворецъ къ больному царю ѣзжалъ. Только-что великій государь преставился, пропалъ князь Алексѣй Юрьичъ, найти не могутъ, дѣвался куда. Ни молодой княгинѣ ни въ дому ничего не извѣстно: пропалъ безъ вѣсти да все тутъ. Мѣсяца черезъ два на Москвѣ объявился съ Бирономъ вмѣстѣ изъ Митавы пріѣхалъ.
У курляндца все время въ чести пребывалъ, сама царица Анна Ивановна великимъ жалованьемъ его жаловала. Оттого и княгиня Марѳа Петровна при дворѣ безотмѣнно находилась, и даже когда, бывало, самъ-отъ князь отпросится отъ службы въ Заборье гулять, княгиню Марѳу Петровну государыня съ мужемъ отпускать не изволила, каждый разъ указъ объявляла быть ей при себѣ. Сына родила княгиня Марѳа Петровна, князь Бориса Алексѣича. Государыня изволила его отъ купели принять и въ конную гвардію вахмистромъ пожаловать.
Мало радостей видала дома княгиня Марѳа Петровна. Горькая доля выпала ей, доставалось супружество скорбное. Князь крутенекъ былъ, каждый день въ домѣ содомъ и гоморъ. А пріѣдетъ хмеленъ да распалится не въ мѣру, и кулакамъ волю дастъ... Княгиня тихая была, безотвѣтная; только, бывало, поплачетъ.
Съ перваго же году сталъ князь отъ жены погуливать: ливонскія дѣвки у него на сторонѣ жили да мамзель изъ француженокъ. По скорости и въ дому завелись барскія барыни. И тутъ никому княгиня не жалобилась, съ одной подушкой горевала.
Покамѣстъ въ Питерѣ жили, княгиня частенько ѣзжала во дворецъ и въ дома знатныхъ персонъ. Весело-ль было ей нѣтъ ли, про то никому неизвѣстно. Только, живучи въ Питерѣ она ровно маковъ цвѣтъ цвѣла.
Получивши прощенье, пріѣхалъ въ Петербургъ Девьеровъ сынъ. Свидѣлисъ... И съ того часу въ конецъ разлютовался князь на жену свою. Зачахла она и локоны носить перестала... Князь рѣдко и говорить съ нею сталъ, съ каждымъ днемъ лютѣй да лютѣй становился... Пока сынъ подрасталъ, княгиня съ нимъ больше время проводила. Хотъ учителей изъ французовъ и нѣмцевъ приставлено было къ маленькому князю вдоволь, однакожъ княгиня Марѳа Петровна сама больше учила его и много за то отъ князя терпѣла: боялся онъ, чтобъ бабой княгиня сына не сдѣлала... Отпустивши его ужъ изъ Заборья въ Питеръ на царскую службу, стала княгиня ровно свѣча таять и съ той поры жила, какъ затворница. Только ее и видали, что въ именины да въ большіе праздники, когда, по мужнину приказу, во всемъ парадѣ къ гостямъ выходила... И тутъ, бывало, мало кто отъ нея слово услышитъ, все, бывало, молчитъ. Сидя почти-что безвыходно въ своей горницѣ, книги читала, Богу молилась, церковные воздухи да пелены шила. Гостей, бывало, наѣдетъ множество, господа и барыни съ барышнями пляшутъ до полночи, а княгиня молится. Тамъ музыка гремитъ, танцы водятъ, шумное пиршество идетъ, а княгиня на колѣняхъ передъ образомъ... Сколько разъ и спатъ приходилось ложиться ей не ужинавши: дѣвки вкругь нея были верченыя — бросятъ, бывало, княгиню одну и пойдутъ глазѣть, какъ господа въ танцахъ забавляются... Начала княгиня глазами болѣть, книги читать стало ей невозможно.
Жилъ у князя на хлѣбахъ изъ мелкопомѣстнаго шляхетства Кондратій Сергѣичъ Бѣлоусовъ. Деревню у него сосѣдъ оттягалъ, онъ и пошелъ на княжіе харчи. Человѣкъ не молодой, совсѣмъ Богомъ убитый: еле душа въ немъ держалась, кроткій былъ и смиренный, вина капли въ ротъ не биралъ, во святомъ писаніи силу зналъ, все, бывало, надъ божественными книгами сидитъ и ни единой службы Господней не пропуститъ, прежде попа въ церковь придетъ, послѣ всѣхъ выйдетъ. И велѣла ему княгиня Марѳа Петровна при себѣ быть, сама читать не могла, его заставляла.
Выѣхалъ князь на охоту, съ самаго выѣзда все не задавалось ему. За околицей попъ навстрѣчу; только-что успѣлъ съ попомъ расправиться, лошадь понесла, чуть до смерти не убила, русаковъ почти всѣхъ протравили, Пальма ногу перешибла. Распалился князь Алексѣй Юрьичъ: много арапникомъ работалъ, но сердца не утолилъ. Воротился подъ вечеръ домой мраченъ, грозенъ, ровно туча громовая.
Письмо подаютъ. Взглянулъ, зарычалъ аки левъ... Зеркала да окна звенятъ, двери да столы трещатъ. Никто не пойметъ, на кого гнѣвъ простираетъ. Всѣ по угламъ да молитву творятъ...
— Княгиню сюда! — закричалъ.
Докладываетъ гайдукъ Дормедонть: княгиня сверху сойти не могутъ, больна, въ постели лежатъ. Едва вымолвилъ тѣ слова Дормедонтъ, палъ аки снопъ... Пяти зубовъ потомъ не досчитался.
Самъ вломился къ княгинѣ. Кондратій Сергѣичъ возлѣ постели сидитъ, житіе великомученицы Варвары княгинѣ читаетъ.
— А! — зарычалъ князь. — И сына до того развратила, что на шлюхѣ женился, и сама съ любовниками полуночничаешь!
И далъ волю гнѣву...
На другой день Кондратій Сергѣичъ безъ вѣсти пропалъ, а княгиня Марѳа Петровна на столѣ лежала.
Пышныя были похороны: три архимандрита, священниковъ человѣкъ сто. Хоть княгиню Марѳу Петровну и мало кто зналъ, а всѣ по ней плакали. А князь, стоя у гроба, хоть бы слезинку выронилъ, только похудѣлъ за посдѣдніе дни да часто вздрагивалъ. Шесть недѣль нищую братію въ Заборьѣ кормили, кажду субботу деньги имъ по рукамъ раздавали, на человѣка по денежкѣ.
Въ сорочины весь обѣдъ съ заборскимъ архимандритомъ князь бесѣду велъ отъ писанiя. Толковали, какъ душу спасать, какъ должно Христовъ законъ исполнять.
— Вотъ хоть бы покойницу мою княгинюшку взять, — со смиреньемъ и слезами говорилъ князь Алексѣй Юрьичъ: — ужъ истинно уготовала себѣ мѣсто свѣтло, мѣсто злачно, мѣсто покойно въ селеніи праведныхъ... Что за доброта была, что за покорность!.. Да, отцы святіи, нелицемѣрно могу сказать, передалъ я Господу на пречистыя руки Его велію праведницу... Не по дѣломъ наградидъ меня Царь Небесный столь многоцѣннымъ сокровищемъ. Всему нашему роду красой была, аки лоза плодовитая: въ моемъ дому процвѣтала, всѣмъ была изукрашена: смиреніемъ, послушаніемъ, молчаніемъ, доброуміемъ, пощеніемъ, нищелюбіемъ, нескверноложіемъ... Единая у меня радость была!.. Охъ, Господи, Господи!.. Ужъ каково мнѣ, отцы святіи, прискорбно, .ужъ каково-то мнѣ горько, и повѣдать вамъ не могу... Какъ я безъ княгинюшки останную-то жизнь стану мыкать?.. Кто домъ мой изобильемъ наполнитъ?.. Кто за меня Бога умолитъ?
Утѣшаютъ князя архимандриты и попы словами душеполезными, а онъ сидитъ, кручинится, да такъ и разливается, плачетъ.
— Нѣтъ, говоритъ, отцы преподобные, прискорбна душа моя даже до смерти! Не могу дольше жить въ семъ прелестномъ мірѣ, давно алчу тихаго пристанища отъ бурь житейскихъ... Прими ты меня въ число своей братіи, отче святый, не отринь слезнаго моленья: причти мя къ малому стаду избранныхъ, облеки во ангельскій образъ. — Такъ говорилъ архимандриту монастыря Заборскаго.
— Намѣреніе благое, сіятельнѣйшій князь, но дѣло Божіе должно творить съ разсужденіемъ, — отвѣчалъ архимандритъ.
— Чего еще разсуждать-то?.. Въ накладѣ не останешься: сорокъ тысячъ вкладу... Мало — такъ сто, мало — такъ двѣсти! Копить мнѣ некому.
— Сынъ у васъ есть, — замѣтилъ другой архимандритъ.
— Князь-отъ Борька?.. Да коль хочетъ онъ, шельмецъ, живымъ быть, такъ не смѣй ко мнѣ на глаза казаться!.. И меня погубилъ, злодѣй, и матери своей смерть причинилъ!.. Осрамилъ, злодѣй, нашу княжую фамилію!.. Честь нашу потерялъ, всему роду князей Заборовскихъ безчестье нанесъ!.. Безъ спросу, безъ родительскаго благословенья на мелкой шляхтянкѣ женился!.. Да ей бы, канальѣ, за великую честь было у меня за свиньями ходить!.. Убилъ, шельмецъ, скареднымъ дѣломъ мою княгинюшку!.. Какъ услыхала, сердечная, про князь-Борькино злодѣйство, такъ и покатилась, тутъ же съ ней кровяной ударъ и приключился...
И громко, навзрыдъ зарыдалъ князь Алексѣй Юрьичъ, поникнувъ головой на край стола.
— Въ несчастіи смириться должно, ваше сіятельство, — замѣтилъ одинъ архимандритъ.
— Не передъ княземъ ли Борькой смиряться мнѣ?.. — вскрикнулъ князь Алексѣй Юрьичъ, быстро закинувъ назадъ голову и гнѣвно засверкавъ очами. — Хоть ты и архимандритъ, а выходишь дуракъ, да и тотъ дуракъ, кто тебя, болвана, архимандритомъ сдѣлалъ!.. Мнѣ передъ щенкомъ, передъ сквернымъ поросенкомъ, князь-Борькой смириться!.. Нѣть, братъ, мирно съѣстъ!.. Ты кутейникъ, ты не можешь понять, что такое значитъ шляхетская честь!.. Да еще не просто шляхетекая, а княжеская... Мы Гедиминово рожденье!.. Этого въ пустую башку твою не влѣзетъ, хоть ты и въ Кіевѣ обучался!.. Всѣ вы едино — одна жеребячья порода!.. Не понять вамъ чести дворянской!.. Смерды вы, въ подлости рождены, въ подлости и помрете, хоть патріархами сдѣлай васъ!.. Передъ княземъ Борькой смиряться мнѣ!.. Экъ что выдумалъ, долгогривый космачъ!.. Я еще его въ бараній рогь согну, покажу, какъ отца уважать надо... Подушки мѣдной шельмецу не оставлю... Самъ женюсь, я еще, слава Богу, крѣпокъ. Другія дѣти будутъ; имъ все предоставлю. А князь Борька съ своей подлой шляхтенкой броди себѣ подъ оконьемъ, кормись Христовымъ именемъ... За невѣстами у меня дѣло не станетъ: каждая барышня пойдетъ съ удовольствiемъ. Не пойдетъ, чортъ съ ней, — на скотницѣ Машкѣ женюсь!..
Подъ эти слова стали "тризну" пить. Архидьяконъ Заборскаго монастыря "Во блаженномъ успеніи" возгласилъ, пѣвчіе "Вѣчную память" запѣли. Всѣ встали изъ-за стола и зачали во святъ уголъ креститься. Князь Алексѣй Юрьичъ снопомъ повалился передъ образами и такъ зарыдалъ, что глядя на него, всѣ заплакали. Насилу архимандриты поднять его съ полу могли.
На другой день много поролъ, и всѣхъ почти изъ своихъ рукъ. На кого ни взглянетъ, за каждымъ вину найдетъ. Шляхетнымъ знакомцамъ пришлось невтерпежъ, — бѣжать изъ Заборья сбирались. Въ такомъ гнѣвѣ съ недѣлю времени былъ. Полютовалъ-полютовалъ, на медвѣдя поѣхалъ. И съ того часу, какъ свалилъ онъ Мишку ножомъ да рогатиной, и гнѣвъ и горе какъ рукой сняло...
Старѣть сталъ, и грусть чаще и чаще на него находила. Сядеть, бывало, въ полѣ верхомъ на боченокъ, зачнетъ, какъ водится, изъ ковша съ охотой здравствоваться — вдругъ помутится, и ковшикъ изъ рукъ вонъ. По полю смѣхъ, шумъ, гамъ — тутъ мигомъ все стихнетъ. Побудетъ этакъ мало времени — опять просіяетъ князь.
— Напугалъ я васъ, — скажетъ. — Эхъ, братцы, скоро умирать придется!.. Прощай, прощай, вольный свѣтъ... Прости, прощай, житье мое удалое...
Да вдругь и гаркнетъ:
Пей, гуляй, перва рота,
Втора рота на работу...
Тысяча голосовъ подхватитъ. И зачнутся плясъ, крикъ, попойка до темной ночи...
15. На похоронныхъ обѣдахъ сливаютъ вмѣстѣ виноградное вино, ромъ, пиво, медъ, и пьютъ въ концѣ стола. Это называется "тризной".
|
