У земли и душа чище, и тело крепче...
Надежда Плевицкая *
Летом, когда я жила в родной деревне, не было ни одной свадьбы, на которой я не гуляла бы, и крестины редко без меня обходились.
С истинным удовольствием пировала я на свадьбах у своих односельчан.
Там было искреннее радушие, там были безхитростные речи, да какие
мудрые подчас. А древние свадебные обряды так прекрасны, так чисты, что
неудивительно их слышать рядом с молитвой.
Вот невеста уже готовая к венцу, прощаясь с родителями, молится пред
образами, кладет земные поклоны, а подружки в это время поют:
Ой летели гуси-лебеди, через двор.
Ударили золотым крылом о терем,
Не пора ли тебе, свет Марьюшка, с терема долой,
Не пора ли тебе, Ивановна, с высокого.
Что вам дело, гуси-лебеди, до того,
Есть у меня мой батюшка для того,
Как он велит, благословит, я пойду.
Невесту обводят с образом вокруг стола. Поют подружки: Шло солнце по
западью, а Марья по застолью. Их протяжная песня сменяется другой:
Ой свет — ты моя, ой свет — ты моя
Батюшки воля,
Ой свет — ты моя, ой свет — ты моя
Матушкина нега.
Такой воли, такой неги у свекра не будет.
Кроме древней красоты обрядов, кроме крестьянского хлебосольства
есть еще одна привлекательная особенность деревенских свадеб: никогда
не приходилось мне слышать там пошлых слов. Даже подвыпивший мужик поет:
Соловей кукушечку уговаривал,
Молоденький, рябую все сподманывал,
Полетим "кукушечка" во мой зелен сад,
Во моем садике гулять хорошо.
Даже и хмельная мужичья душа поет о чистоте утех матушки-земли. Как, однако, эту самую душу меняет город и фабрика.
Лишь попадает туда мужик — не те песни, не тот и мужик.
У земли и душа чище и тело крепче: по себе знаю. Как, бывало, приеду
из города в деревню, становлюсь лучше, добрее. Небесный деревенский
простор будто заглядывал в душу, и ширилась она и светлела, прощала и
любила.
Иной раз приеду измученная, а там меня встретит мать, век свой
скоротавшая в деревне и от матери-земли взявшая силу и мудрость.
Ласкою, да умной поговоркою, быстро вылечивала меня мать от городских
хворей.
А как, бывало, пойдем с ней по полям, она сильнее меня окажется. На
горку вбежит первая и, поджидая там, посмеивается, — ей, мол,
восемьдесят три, а она моложе, хотя мне и двадцать шесть. И знает мать
каждую травинку, каждый цветок. Она полна жизни.
— Ты только послушай, — говорила она, останавливаясь над духовитой
полосой бело-розовой гречихи. — Как гудут пчелы-то. Это они, с песнями,
работники Божий трудятся, а мы, грешные, будем трудовые их свечи
Господу зажигать и Ему просьбами докучать.
— С них бы нам пример-то брать, — вздыхала она. А полоса гречихи
действительно пела, и мать понимала пчелиную песню, она все понимала.
— У Господа все товары драгоценные, — говорила мать, указывая на
золотистое просо. — Вишь, парчою золотой расстилается — хоть ризы шей
на весь честной мир.
С полевой прогулки мы возвращались с охапками трав и цветов.
— Все целебные травы, все драгоценные товары, нерукотворенные дары
Божий, все для нас неблагодарных послано, — шептала мать, развешивая
душистые пучки в своей горнице.
* * *
...Я стала у рояля. Предо мной было лучшее петербургское общество,
вся придворная знать, блестящие слушатели. Эти изысканные петербуржцы с
плохой и картавой русской речью... К тому же изъяснялись они между
собой на чужом языке. А тут еще две-три милые дамы наставили лорнетки,
рассматривая меня, как вещь.
В довершение всего одна из дам с очень русской фамилией, путая
русскую и французскую речь, стала расспрашивать меня о моих песнях:
— Что такое куделька (пучок льна, пенька для пряжи), что это батожа (кнут, хлыст)?
Я ей объяснила. Дама вскинула лорнет, осмотрела меня с ног до головы, сказала:
— Charmant! Вы очень милы. И поплыла по залу.
Я тихо спросила у генерала Николаева, который стоял рядом со мной:
— Разве эта дама не русская?
Милый генерал, с голубыми глазами и белоснежной седой бородой, ответил также тихо и кротко:
— Она русская, но дура.
* Надежда Плевицкая, знаменитая исполнительница русских народных
песен, курский соловей. Ее творчеством восхищался Царь-мученик Николай
II и вся Его семья.
|
