|
ПЕТЕРБУРГЪ
Надъ призрачнымъ и вѣщимъ Петербургомъ
Склоняетъ ночь край мертвенныхъ хламидъ.
Въ челнѣ ихъ два. И старшій говоритъ:
"Люблю сей градъ, открытый зимнимъ пургамъ;
На тоняхъ водъ, закованныхъ въ гранитъ,
Онъ созданъ былъ безумнымъ Деміургомъ.
Вонъ конь его и змѣй между копытъ:
Конь змѣю - "сгинь!", а змѣй въ отвѣтъ: "resurgam".
Судьба имперіи въ двойной борьбѣ:
Здѣсь бунтъ - тамъ строй, здѣсь бредъ - тамъ кличъ судьбѣ.
Но вотъ сто лѣтъ въ странѣ цвѣтутъ Рифейской
Ликеевъ миртъ и строгій лавръ палестръ"...
И глядя вверхъ на шпиль адмиралтейскій,
Сказалъ другой: "Вы правы, графъ де-Местръ".
1915
Ступни горятъ, въ пыли дорогъ душа...
Скажи: гдѣ путь къ невидимому граду?
- Остановись. Войди въ мою ограду
И отдохни. И слушай, не дыша,
Какъ ключъ журчитъ, какъ шелестятъ вершины
Осокорей, звенятъ въ водѣ кувшины...
Учись внимать молчанію садовъ,
Дыханью травъ и запаху цвѣтовъ.
январь 1910
Изъ цикла "ПАРИЖЪ"
Въ молочныхъ сумеркахъ за тихой пеленой
Мерцаетъ золото, какъ желтый огнь въ опалахъ,
На бурый войлокъ мха, на шелкъ листовъ опалыхъ
Росится тонкій дождь, осенній и лѣсной.
Сквозящихъ даль аллей струится сѣдиной.
Прѣль дышитъ влагою и тлѣньемъ травъ увялыхъ.
Края раздвинувши завѣсъ линяло-алыхъ,
Сквозь окна вечера синѣетъ сводъ ночной.
Но поздній лучъ зари возжегъ благоговѣйно
Зеленый свѣтъ лампадъ на мутномъ днѣ бассейна.
Орозовилъ углы карнизовъ и колоннъ,
Зардѣлъ въ слѣпомъ огнѣ, златые кинулъ блики
На бронзы черныя, на мраморные лики,
И темнымъ пламенемъ дымится Трiанонъ.
Парижа я люблю осенній, строгій плѣнъ,
И пятна ржавыя осенней позолоты,
И небо сѣрое, и вѣтокъ переплеты -
Чернильно-синіе, какъ нити темныхъ венъ.
Потокъ все тѣхъ же лицъ,- однихъ безъ перемѣнъ,
Дыханье тяжкое прерывистой работы,
И жизни будничной крикливыя заботы,
И зелень черную и дымный камень стѣнъ.
Мосты, гдѣ рельсами ряды домовъ разъяты,
И дымъ отъ поѣзда клоками бѣлой ваты,
И изъ-за крышъ и трубъ - сквозь дождь издалека
Большое Колесо и Башня-великанша,
И вѣтеръ рветъ огни и гонитъ облака
Съ пустынныхъ отмелей дождливаго Ла-Манша.
1909
СЕХМЕТЪ (Изъ цикла "КИММЕРІЙСКІЕ СУМЕРКИ")
Влачился день по выжженнымъ лугамъ.
Струился зной. Хребтовъ синѣли стѣны.
Шли облака, взметая клочья пѣны
На горный кряжъ. (Доступный чьимъ ногамъ?)
Чей голосъ съ горъ звенѣлъ сквозь знойный гамъ
Цикадъ и осъ? Кто мыслилъ перемѣны?
Кто съ узкой грудью съ профилемъ гіены
Ликъ обращалъ навстрѣчу вечерамъ?
Теперь на долъ ночная пала птица,
Край запада лудою распаля.
И персть путей блуждаетъ и томится...
Чу! Въ теплой мглѣ (померкнули поля...)
Далеко ржетъ и долго кобылица,
И трепетомъ отвѣтствуетъ земля.
1909
(Изъ цикла "Киммерійскіе сумерки")
Надъ зыбкой рябью волнъ встаетъ изъ глубины
Пустынный кряжъ земли: хребты скалистыхъ гребней,
Обрывы черные, потоки красныхъ щебней -
Предѣлы скорбные незнаемой страны.
Я вижу грустные, торжественные сны -
Заливы гулкіе земли глухой и древней,
Гдѣ въ позднихъ сумеркахъ грустнѣе и напѣвнѣй
Звучатъ пустынные гекзаметры волны.
И парусъ въ темнотѣ, скользя по бездорожью,
Трепещетъ древнею, таинственною дрожью
Вѣтровъ тоскующихъ и дышащихъ зыбей.
Путемъ назначеннымъ дерзанья и возмездья
Стремитъ мою ладью глухая дрожь морей,
И въ небѣ теплятся лампады Семизвѣздья.
ПОЛДЕНЬ
Травою жесткою, пахучей и сѣдой
Поросъ безплодный скатъ извилистой долины.
Бѣлѣетъ молочай. Пласты размытой глины
Искрятся грифелемъ, и сланцемъ, и слюдой;
По стѣнамъ шифера, источеннымъ водой,
Побѣги каперсовъ; изсохшій стволъ маслины;
А выше за холмомъ лиловыя вершины
Подъемлетъ Карадагъ зубчатою стѣной.
И этотъ тусклый зной, и горы въ дымкѣ мутной,
И запахъ душныхъ травъ, и камней отблескъ ртутный,
И злобный крикъ цикадъ, и клекотъ хищныхъ птицъ -
Мутятъ сознаніе. И зной дрожитъ отъ крика...
И тамъ - во впадинахъ зіяющихъ глазницъ
Огромный взглядъ растоптаннаго Лика.
1907
|
