Поэзия в дореволюционной орфографии. Гумилев

БАЛЛАДА

Пять коней подарилъ мнѣ мой другъ Люциферъ
И одно золотое съ рубиномъ кольцо,
Чтобы могъ я спускаться въ глубины пещеръ
И увидѣлъ небесъ молодое лицо.

Кони фыркали, били копытомъ, маня
Понестись на широкомъ пространствѣ земномъ,
И я вѣрилъ, что солнце взошло для меня,
Просіявъ, какъ рубинъ на кольцѣ золотомъ.

Много звѣздныхъ ночей, много огненныхъ дней
Я скитался, не зная скитанью конца,
Я смѣялся порывамъ могучихъ коней
И игрѣ моего золотого кольца.

Тамъ, на высяхъ сознанья - безумье и снѣгъ,
Но коней я ударилъ свистящимъ бичомъ,
Я на выси сознанья направилъ свой бѣгъ
И увидѣлъ тамъ дѣву съ печальнымъ лицомъ.

Въ тихомъ голосѣ слышались звоны струны,
Въ странномъ взорѣ сливался съ отвѣтомъ вопросъ,,
И я отдалъ кольцо этой дѣвѣ луны
За невѣрный оттѣнокъ разбросанныхъ косъ.

И, смѣясь надо мной, презирая меня,
Люциферъ распахнулъ мнѣ ворота во тьму.
Люциферъ подарилъ мнѣ шестого коня,
И Отчаянье было названье ему.

1907

ОРЕЛЪ

Орелъ летѣлъ все выше и впередъ
Къ Престолу Силъ сквозь звѣздныя преддверья,
И былъ прекрасенъ царственный полетъ,
И лоснились коричневыя перья.

Гдѣ жилъ онъ прежде? Можетъ быть, въ плѣну,
Въ оковахъ королевскаго звѣринца,
Кричалъ, встрѣчая дѣвушку-весну,
Влюбленную въ задумчиваго принца.

Иль, можетъ быть, въ берлогѣ колдуна,
Когда глядѣлъ онъ въ узкое оконце,
Его зачаровала вышина,
И властно превратила сердце въ солнце.

Не все ль равно? Играя и маня,
Лазурное вскрывалось совершенство,
И онъ летѣлъ три ночи и три дня,
Пока не задохнулся отъ блаженства.

Онъ умеръ, да! Но онъ не могъ упасть,
Войдя въ круги планетнаго движенья.
Бездонная внизу зіяла пасть,
Но были слабы силы притяженья.

Лучами былъ пропитанъ небосводъ,
Божественно-холодными лучами.
Не зная тлѣнья, онъ летѣлъ впередъ,
Смотрѣлъ на звѣзды мертвыми очами.

Не разъ въ бездонность рушились міры,
Не разъ труба архангела трубила,
Но не была добычей для игры
Его великолѣпная могила.

весна 1909

ИЗБІЕНІЕ ЖЕНИХОВЪ (Изъ цикла "ВОЗВРАЩЕНІЕ ОДИССЕЯ")

Только надъ городомъ мѣсяцъ двурогій
Остро прорѣзалъ вечернюю мглу,
Всталъ Одиссей на высокомъ порогѣ,
Въ грудь Антиноя онъ бросилъ стрѣлу.

Чаша упала изъ рукъ Антиноя,
Очи окуталъ кровавый туманъ,
Легкая дрожь... и не стало героя,
Лучшаго юноши греческихъ странъ.

Схвачены ужасомъ, встали другіе,
Робко хватаясь за щитъ и за мечъ,
Тщетно! Увѣренны стрѣлы стальныя,
Злобно-насмѣшлива царская рѣчь:

"Что же, князья знаменитой Итаки,
Что не спѣшите вы встрѣтить царя,
Жертвенной кровью священные знаки
Запечатлѣть у его алтаря?

Вы истребляли подъ грохотъ тимпановъ
Все, что мнѣ было богами дано,-
Тучныхъ быковъ, круторогихъ барановъ,
Съ кипрскихъ холмовъ золотое вино.

Льстивыя рѣчи шептать Пенелопе,
Ночью ласкать похотливыхъ рабынь
Слаще, чѣмъ биться подъ музыку копій,
Плавать надъ ужасомъ водныхъ пустынь!

Что? Вы хотите платить за обиды,
Ваши дворцы предлагаете мнѣ?
Я бы не принялъ и всей Атлантиды,
Всѣхъ городовъ, погребенныхъ на днѣ!

Звонко поютъ окрыленныя стрѣлы,
Мѣрно блеститъ угрожающій мечъ,
Всѣ вы, князья, и трусливый, и смѣлый,
Бѣлою грудой готовитесь лечь.

Вотъ Евримахъ, низкорослый и тучный,
Блѣденъ... блѣднѣе онъ мраморныхъ стѣнъ,
Въ ужасѣ бьется, какъ оводъ докучный,
Юною дѣвой захваченный въ плѣнъ.

Вотъ Антиномъ... разъяренные взгляды...
Самъ онъ громаденъ и грузенъ, какъ слонъ,
Былъ бы онъ первымъ героемъ Эллады,
Если бы съ нами отплылъ въ Илiонъ.

Падаютъ, падаютъ тигры и лани
И никогда не поднимутся вновь.
Что это? Брошены красныя ткани,
Или, дымясь, растекается кровь?

Ну, собирайся со мною въ дорогу,
Юноша свѣтлый, мой сынъ Телемахъ,
Надо служить безпощадному богу,
Богу Тревоги на черныхъ путяхъ.

Снова полюбимъ влекущую даль мы
И золотой отъ луны горизонтъ,
Снова увидимъ священныя пальмы
И опѣненный клокочущій Понтъ.

Пусть незапятнанно ложе царицы,
Грѣшныя къ ней прикасались мечты,
Чайки бѣлѣй, и невиннѣй зарницы
Темной и страшной ея красоты."

1910

ВЪ НЕБЕСАХЪ

Ярче золота вспыхнули дни,
И бѣжала Медвѣдица-ночь.
Догони ее, князь, догони,
Зааркань и къ сѣдлу приторочь!

Зааркань и къ сѣдлу приторочь,
А потомъ въ голубомъ терему
Укажи на Медвѣдицу-ночь
Богатырскому Псу своему.

Мертвой хваткой вцѣпляется Песъ,
Онъ отваженъ, силенъ и хитеръ,
Онъ звѣриную злобу донесъ
Къ медвѣдямъ съ незапамятныхъ поръ.

Никуда ей тогда не спастись,
И издохнетъ она наконецъ,
Чтобы въ небѣ спокойно паслись
Козерогъ, и Овенъ, и Телецъ.

1910

Ты помнишь дворецъ великановъ,
Въ бассейнѣ серебряныхъ рыбъ,
Аллеи высокихъ платановъ
И башни изъ каменныхъ глыбъ.

Какъ конь золотистый у башенъ,
Играя, вставалъ на дыбы
И бѣлый чапракъ былъ украшенъ
Узорами тонкой рѣзьбы.

Ты помнишь, у облачныхъ впадинъ
Съ тобою нашли мы карнизъ,
Гдѣ звѣзды, какъ горсть виноградинъ,
Стремительно падали внизъ.

Теперь, о, скажи, не блѣднѣя,
Теперь мы съ тобою не тѣ,
Быть можетъ, сильнѣй и смѣлѣе,
Но только чужіе мечтѣ.

У насъ какъ точеныя руки,
Красивы у насъ имена,
Но мертвой, томительной скукѣ
Душа навсегда отдана.

И мы до сихъ поръ не забыли,
Хоть намъ и дано забывать,
То время, когда мы любили,
Когда мы умѣли летать.

1910

ДУМЫ

Зачѣмъ онѣ ко мнѣ собрались, думы,
Какъ воры ночью въ тихiй мрак предмѣстiй?
Какъ коршуны зловѣщи и угрюмы,
Зачѣм жестокой требовали мести?

Ушла надежда, и мечты бежали,
Глаза мои открылись от волненья,
И я читалъ на призрачной скрижали
Свои слова, дѣла и помышленья.

За то, что я спокойными очами
Смотрелъ на уплывающихъ къ побѣдамъ,
За то, что я горячими губами
Касался губъ, которымъ грѣхъ невѣдомъ,

За то, что эти руки, эти пальцы
Не знали плуга, были слишком тонки,
За то, что пѣсни, вѣчные скитальцы,
Томили только, горестны и звонки,

За все теперь настало время мести.
Обманный, нѣжный храмъ слѣпцы разрушатъ,
И думы, воры в тишинѣ предместiй,
Какъ нищаго во тьмѣ, меня задушатъ.

Октябрь 1906

ПОТОМКИ КАИНА

Онъ не солгалъ намъ, духъ печально-строгій,
Принявшій имя утренней звѣзды,
Когда сказалъ: "Не бойтесь вышней мзды,
Вкусите плодъ, и будете какъ боги."

Для юношей открылись всѣ дороги,
Для старцевъ - всѣ запретные труды,
Для дѣвушекъ - янтарные плоды
И бѣлые, какъ снѣгъ, единороги.

Но почему мы клонимся безъ силъ?
Намъ кажется, что кто-то насъ забылъ,
Намъ ясенъ ужасъ древняго соблазна,

Когда случайно чья-нибудь рука
Двѣ жердочки, двѣ травки, два цвѣтка
Соединитъ навѣкъ крестообразно?

весна 1909

ДОНЪ-ЖУАНЪ

Моя мечта надменна и проста:
Схватить весло, поставить ногу въ стремя
И обмануть медлительное время,
Всегда лобзая новыя уста.

А въ старости принять завѣтъ Христа,
Потупить взоръ, посыпать пепломъ темя
И взять на грудь спасающее бремя
Тяжелаго желѣзнаго креста!

И лишь когда средь оргіи побѣдной
Я вдругъ опомнюсь, какъ лунатикъ блѣдный,
Испуганный въ тиши своихъ путей,

Я вспоминаю, что, ненужный атомъ,
Я не имѣлъ отъ женщины дѣтей
И никогда не звалъ мужчину братомъ.

весна 1909

У КАМИНА

Наплывала тѣнь... Догоралъ каминъ,
Руки на груди, онъ стоялъ одинъ,

Неподвижный взоръ устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:

"Я пробрался вглубь неизвѣстныхъ странъ,
Восемьдесятъ дней шелъ мой караванъ,

Цѣпи грозныхъ горъ, лѣсъ, а иногда
Странные вдали чьи-то города,

И не разъ изъ нихъ въ тишинѣ ночной
Въ лагерь долеталъ непонятный вой.

Мы рубили лѣсъ, мы копали рвы,
Вечерами къ намъ подходили львы.

Но трусливыхъ душъ не было межъ насъ,
Мы стрѣляли въ нихъ, цѣлясь между глазъ.

Древній мной отрытъ храмъ изъ-подъ песка,
Именемъ моимъ названа рѣка,

И въ странѣ озеръ пять большихъ племенъ
Слушались меня, чтили мой законъ.

Но теперь я слабъ, какъ во власти сна,
И больна душа, тяжело больна.

Я узналъ, узналъ, что такое страхъ,
Погребенный здѣсь въ четырехъ стѣнахъ.

Даже блескъ ружья, даже плескъ волны
Эту цѣпь принять нынѣ не вольны..."

И, тая въ глазахъ злое торжество,
Женщина въ углу слушала его.

осень 1910

ВЪ САДУ

Цѣлый вечеръ въ саду рокоталъ соловей,
И скамейка въ далекой аллеѣ ждала,
И томила весна... Но она не пришла,
Не хотѣла, иль просто пугалась вѣтвей.

Оттого ли, что было томиться невмочь,
Оттого ли, что издали плакалъ рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И кого-то еще было тягостно жаль.

- Не себя! Я умѣю быть свѣтлымъ, грустя;
- Не ее! Если хочетъ, пусть будетъ такой.
... Но зачѣмъ этотъ день, какъ больное дитя,
Умиралъ, не отмѣченный Божьей рукой.

1911

БОРЬБА

Борьба одна: и тамъ, гдѣ по холмамъ
Подъ ревъ звѣриный плещутъ водопады,
И здѣсь, гдѣ взоръ дѣвичій,- но, какъ тамъ,
Обезоруженному нѣтъ пощады.

Что изъ того, что волею тоски
Ты поборолъ нагихъ степей удушье.
Всѣ ломитъ стрѣлы, тупитъ всѣ клинки,
Какъ солнце золотое, равнодушье.

Оно - морской утесъ: кто сердцемъ тихъ,
Прильнетъ и выйдетъ, радостный, на сушу,
Но тотъ, кто знаетъ сладость бурь своихъ,
Погибъ... и Богъ его забудетъ душу.

16 іюля 1911

БОЛОНЬЯ

Нѣтъ воды вкуснѣе, чѣмъ въ Романьѣ,
Нѣтъ прекраснѣй женщинъ, чѣмъ въ Болоньѣ,
Въ лунной мглѣ разносятся признанья,
Отъ цвѣтовъ струится благовонье.

Лишь фонарь идущаго вельможи
На мгновенье выхватитъ изъ мрака
Между кружевъ розоватость кожи,
Длинный усъ, что крутитъ забіяка.

И его скорѣй проносятъ мимо,
А любовь глядитъ и торжествуетъ.
О, какъ пахнутъ волосы любимой,
Какъ дрожитъ она, когда цѣлуетъ.

Но вино чѣмъ слаще, тѣмъ хмельнѣе,
Дама чѣмъ красивѣй, тѣмъ лукавѣй,
Вотъ уже уходятъ ротозѣи
Въ тишинѣ мечтать о вѣчной славѣ.

И они придутъ, придутъ до свѣта
Съ мудрой думой о Юстинiанѣ
Къ темной двери университета,
Вѣкового логовища знаній.

Старый докторъ сгорбленъ въ красной тогѣ,
Онъ законовъ ищетъ въ беззаконьѣ,
Но и онъ порой волочитъ ноги
По веселымъ улицамъ Болоньи.

1912

СТАРЫЯ УСАДЬБЫ

Дома косые, двухэтажные,
И тутъ же рига, скотный дворъ,
Гдѣ у корыта гуси важные
Ведутъ немолчный разговоръ.

Въ садахъ настурціи и розаны,
Въ прудахъ зацвѣтшихъ караси.
- Усадьбы старыя разбросаны
По всей таинственной Руси.

Порою въ полдень льется по лѣсу
Неясный гулъ, невнятный крикъ,
И угадать нельзя по голосу,
То человѣкъ иль лѣсовикъ.

Порою крестный ходъ и пѣніе,
Звонятъ во всѣ колокола,
Бѣгутъ, - то значитъ, по теченію
Въ село икона приплыла.

Русь бредитъ Богомъ, краснымъ пламенемъ,
Гдѣ видно ангеловъ сквозь дымъ...
Онѣ ж покорно вѣрятъ знаменьямъ,
Любя свое, живя своимъ.

Вотъ, гордый новою поддевкою,
Идетъ въ гостиницу сосѣдъ.
Поникнувъ русою головкою,
Съ нимъ дочка - восемнадцать лѣтъ.

"Моя Наташа безприданница,
Но не отдамъ за бѣдняка."
И ясный взоръ ея туманится,
Дрожа, сжимается рука.

"Отецъ не хочетъ... намъ со свадьбою
Опять придется погодить."
Да что! Въ пруду передъ усадьбою
Русалкамъ блѣднымъ плохо ль жить?

Въ часы весенняго томленія
И пляски бѣлыхъ облаковъ
Бываютъ головокруженія
У дѣвушекъ и стариковъ.

Но старикамъ - золотоглавые,
Святые, бѣлые скиты,
А дѣвушкамъ - одни лукавыя
Увѣщеванья пустоты.

О Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бѣжать? Но развѣ любишь новое
Иль безъ тебя гдѣ проживешь?

И не разстаться съ амулетами,
Фортуна вертитъ колесо,
На полкѣ, рядомъ съ пистолетами,
Баронъ Брамбеусъ и Руссо.

1913

СОЛНЦЕ ДУХА

Какъ могли мы прежде жить въ покоѣ
И не ждать ни радостей, ни бѣдъ,
Не мечтать объ огнезарномъ боѣ,
О рокочущей трубѣ побѣдъ.

Какъ могли мы... но еще не поздно,
Солнце духа наклонилось къ намъ,
Солнце духа благостно и грозно
Разлилось по нашимъ небесамъ.

Расцвѣтаетъ духъ, какъ роза мая,
Какъ огонь, онъ разрываетъ тьму,
Тѣло, ничего не понимая,
Слѣпо повинуется ему.

Въ дикой прелести слѣпыхъ раздолій,
Въ тихомъ таинствѣ лѣсной глуши
Ничего нѣтъ труднаго для воли
И мучительнаго для души.

Чувствую, что скоро осень будетъ,
Солнечные кончатся труды
И отъ древа духа снимутъ люди
Золотые зрѣлые плоды.

конец 1914

ЧАЙНАЯ РОЗА

НА УЛИЦѢ (Изъ цикла "ВЕНЕЦІАНСКІЙ КАРНАВАЛЪ")

Есть арія одна въ народѣ,
Ее на скрипкѣ пилитъ всякъ,
Шарманки всѣ ее выводятъ,
Терзая воющихъ собакъ.

И табакеркѣ музыкальной
Она извѣстна, какъ своя,
Ее щебечетъ чижъ нахальный
И помнитъ бабушка моя.

Лишь ею флейты и пистоны
Въ бесѣдкахъ пыльныхъ на балу
Зовутъ гризетокъ въ вальсъ влюбленный
И безпокоятъ птицъ въ углу.

О захудалыя харчевни,
Гдѣ вьется жимолость и хмель,
О дни воскресные въ деревнѣ,
Когда горланятъ ритурнель!

Слѣпой, что ноетъ на фаготѣ
И ставитъ пальцы не туда,
Собака, что стоитъ въ заботѣ
Съ тарелкой, лая иногда,

И маленькіе гитаристы,
Что, робко кутаясь въ тряпье,
Въ кафешантанахъ голосисто
У всѣхъ столовъ визжатъ ее.

Но Паганини фантастичный
Однажды ночью, какъ крючкомъ,
Поддѣлъ искусно ритмъ обычный
Своимъ божественнымъ смычкомъ.

И, восхищенный прежнимъ блескомъ,
Онъ воскресилъ его опять,
Давъ золотистымъ арабескамъ
По старой фразѣ пробѣжать.

Т.Готье, переводъ Н.С.Гумилева

Я ВѢРИЛЪ, Я ДУМАЛЪ...

Я вѣрилъ, я думалъ, и свѣтъ мнѣ блеснулъ наконецъ:
Создавъ, навсегда уступилъ меня року Создатель;
Я проданъ! Я больше не Божій! Ушелъ Продавецъ,
И съ явной усмѣшкой глядитъ на меня покупатель.

Летящей горою за мною несется Вчера,
А Завтра меня на пути ожидаетъ, какъ бездна,
Иду... но когда-нибудь въ Бездну сорвется Гора,
Я знаю, я знаю, дорога моя безполезна.

И если я волей себѣ покоряю людей
И если слетаетъ ко мнѣ по ночамъ вдохновенье,
И если я вѣдаю тайны - поэтъ, чародѣй,
Властитель вселенной - тѣмъ будетъ страшнѣе паденье.

И вотъ мнѣ приснилось, что сердце мое не болитъ,
Оно колокольчикъ фарфоровый въ желтомъ Китаѣ
На пагодѣ пестрой... виситъ и привѣтно звенитъ,
Въ эмалевомъ небѣ дразня журавлиныя стаи.

А тонкая дѣвушка въ платьѣ изъ красныхъ шелковъ,
Гдѣ золотомъ вышиты осы, цвѣты и драконы,
Съ поджатыми ножками смотритъ безъ мыслей и сновъ,
Внимательно слушая легкіе, легкіе звоны.

1912