Поэзия в дореволюционной орфографии. Аксаков

Семилѣтнему Л -у.

(въ отвѣтъ на его стихи).

Любовью чистой и простой,
Дитя, свою ты землю любишь;
Да сохранишь залогъ святой
И въ долгой жизни не погубишь!

Не всякій вытерпитъ временъ
Всеохлаждающую руку,
Людской насмѣшки злой законъ,
Борьбы упорной трудъ и скуку.

Дай Богъ, чтобъ дѣтскія мечты
Не разлетѣлися съ годами,
Чтобъ тѣ же чувства вынесъ ты
Изъ битвы съ разными врагами.

Что занимаетъ дѣтскій умъ,
Что носится мечтой игривой,
То юношу исполнитъ думъ,
Огня и мощнаго порыва;

Что снится въ грезахъ дѣтскихъ душъ,
Тому рѣшительно и смѣло
Вонметъ, свободнымъ сердцемъ, мужъ-
И грезы обратятся въ дѣло.

Надежду всякій въ путь готовь
И пусть широкой мѣрой мѣритъ:
Онъ встрѣтитъ вѣру и любовь,
Когда полюбитъ и повѣритъ.

Мнѣ дорогъ дѣтскій твой привѣтъ-
Я вижу въ немъ связь убѣжденій,
Идущихъ другъ за другомъ вслѣдъ,
Разновременныхъ поколѣній.

23 января, 1847 г.

Петру*).

Великій геній, мужъ кровавый,
Вдали, на рубежѣ родномъ
Стоишь ты въ блескѣ страшной славы,
Съ окровавленнымъ топоромъ.
Съ великой мыслью просвѣщенья
Въ своей отчизнѣ ты возникъ,
И страшныя подъялъ мученья
И казни страшныя воздвигъ.
Во имя пользы и науки,
Добытой изъ страны чужой,
Не разъ твои могучи руки
Багрились кровію родной.
Ты думалъ,- быстротою взора
Предупреждая времена,-
Что кровью политыя, скоро
Взойдутъ науки сѣмена!
И вкругъ она лилась обильно,
И воплямъ Руси не внемля,
Упорство ты сломилъ, о сильный!
И смолкла Русская земля.
И по назначенному слѣду,
Куда ты ей сказалъ: "иди!"
Она пошла. Ты могъ побѣду
Торжествовать но, погоди!

Ты много снесъ головъ стрѣлецкихъ,
Ты много крѣпкихъ рукъ сломилъ,
Сердецъ ты много молодецкихъ
Ударомъ смерти поразилъ.
Но въ часъ невзгоды удаляся,
Скрывъ право вѣчное свое,
Народа духъ живетъ, таяся,
Храня родное бытіе.
И ждетъ завѣтнаго онъ часа,
И вожделѣнный часъ придетъ,
И снова звукъ родного гласа
Народа волны соберетъ;
И снова вспыхнетъ взоръ отважный,
И вновь подвигнется рука,
Порывъ младой и помыслъ важный
Взволнуютъ духъ, нѣмой пока.
Тогда къ желанному предѣлу
Борьба достигнетъ, и конецъ
Положитъ начатому дѣлу,
Достойный, истинный вѣнецъ!
Могучій мужъ! Желалъ ты блага,
Ты мысль великую питалъ,
Въ тебѣ и сила, и отвага,
И духъ великій обиталъ.
Но истребляя зло въ отчизнѣ,
Ты всю отчизну оскорбилъ;
Гоня пороки русской жизни,
Ты жизнь безжалостно давилъ.
На самобытный трудъ, стремленье,
Не вызывалъ народъ ты свой,
Въ его не вѣрилъ убѣжденья
И весь закрылъ его собой.
Вся Русь, вся жизнь ея доселѣ
Тобою презрѣна была,
И на твоемъ великомъ дѣлѣ
Печать проклятія легла.
Отринулъ ты Москву жестоко
И отъ народа ты вдали
Построилъ городъ одинокій-
Вы вмѣстѣ жить ужъ не могли!
Ты граду далъ свое названье,
Лишь о тебѣ гласитъ оно
И-добровольное сознанье-
На чуждомъ языкѣ дано.
Настало время зла и горя,
И съ чужестранною толпой
Твой градъ, пирующій у моря,
Сталъ Руси тяжкою грозой.
Онъ соки жизни истощаетъ,
Названный именемъ твоимъ
Объ русской онъ землѣ не знаетъ
И духомъ движется чужимъ.

Грѣхъ Руси далъ тебѣ побѣду,
И Русь ты смялъ. Но не всегда
По твоему ей влечься слѣду
Путемъ блестящаго стыда.
Такъ, будетъ время, Русь воспрянетъ,
Разсѣетъ долголѣтній сонъ
И на неправду дружно грянетъ-
Въ неправдѣ подвигъ твой свершенъ!
Народный духъ подниметъ крылья,
Отступниковъ обниметъ страхъ,
Созданья лжи, дѣла насилья
Падутъ, разсыплются во прахъ!
И вновь оправданный судьбою
Возстанетъ къ жизни твой народ
Съ своею древнею Москвою-
И жизнь свободный приметъ ходъ.
Все отпадетъ, что было лживо,
Любовь всѣ узы сокрушитъ,
Отчизна зацвѣтетъ счастливо-
И твой народъ тебя проститъ.
1845 г.

*) Къ этому стихотворенію, напечатанному въ № 8 "Руси"
за 1881 г., И. С. Аксаковымъ сдѣлано было слѣдующее примѣчаніе:
"35 лѣтъ прошло съ той поры, какъ написано это
стихотвореніе, въ свое время довольно извѣстное. Послѣ такого
промежутка времени, кажется, напечатаніе его не можетъ
уже смутить никого. Оно является любопытнымъ историческимъ
и біографическимъ документомъ и вовсе не претендуетъ,
да никогда и не претендовало, на какое-нибудь догматическое
значеніе, въ родѣ символа вѣры такъ называемыхъ
славянофиловъ. Въ немъ, независимо отъ нѣкоторыхъ историческихъ
воззрѣній, вполнѣ удерживающихъ свою вѣрность,
высказался въ лирической формѣ порывъ негодованія молодого
еще тогда автора, который и по природѣ своей, и по
убѣжденіямъ чуждался всякаго внѣшняго насилія, откуда бы
оно ни исходило, и только борьбу въ области свободной
мысли и духа почиталъ истинно достойною христіанина и
истинно плодотворною. Да и это стихотвореніе заканчивается
словомъ мира и прощенія. Мы позволили себѣ кое-гдѣ самыя
незначительныя исправленія нѣкоторыхъ небрежностей въ
выраженіяхъ".

Гуманисту.

Ты-эгоистъ, хотя бы наслажденья
Высокія испытывалъ твой духъ;
Ты-эгоистъ, хотя бъ другихъ мученья
Болѣзненно тревожили твой слухъ;
Хотя бъ тебѣ высокое искусство
Открыло свѣтъ таинственный во мглѣ;
Хотя бъ въ тебѣ горѣло свято чувство
Къ прекрасному, благому, на землѣ;
Хотя бъ своей любовію широкой
Ты всѣхъ людей и цѣлый міръ объялъ;
Хотя бъ ты плакалъ и страдалъ жестоко
И радостью прекрасною сіялъ...
Но ты сидишь съ простертыми руками,
Съ возвышеннымъ мечтаньемъ на челѣ,
Съ блестящими и влажными глазами,
Уединенъ далеко на скалѣ:
Передъ тобой толпа стремится тѣсно-
Ты полонъ къ ней участья и любви,
Ты для людей придумалъ міръ чудесный,
Огонь мечты горитъ въ твоей крови...

О нѣтъ, не такъ участіе прилично,
И правды нѣтъ въ волненьи думъ твоихъ:
Бѣды людей ты испытуешь лично,
И плачешь ты не съ ними, а объ нихъ!
Не понялъ ты великаго значенья
Въ одинъ потокъ соединенныхъ волнъ;
Могущества ихъ общаго стремленья
Не понялъ ты, своей тоскою полнъ!

Оставь же свой отдѣльный міръ страданья,
Гдѣ ты живешь-вдали людей любя!
Участія не нужны подаянья,
Изъ цѣлаго не исключай себя.
Лишь откажись отъ личныхъ притязаній,
Живую связь поймешь ты въ мигъ, и вотъ
Съ своей судьбой и моремъ колебаній
Величественъ является народъ!
Скорбь общая и общая невзгода
Тебѣ твои страданья замѣнятъ,-
Сильнѣй всего великій гласъ народа,
Предъ нимъ твои всѣ вопли замолчатъ!
Пойми себя въ народѣ! Не сжимаетъ,
Какъ океанъ, твоей свободы онъ:
Тебѣ онъ только мѣсто назначаетъ,
Ты общему въ немъ живо покоренъ.
А безъ того-ты эгоистъ безъ силы,
И жизнь твоя, прекрасная, пуста,
Страданья вялы, и оружья гнилы,
Порывъ безплоденъ и ложна мечта.

Къ народу лишь свобода низлетѣла,
Могуществененъ народа только кликъ,
Принадлежитъ народу только дѣло,
И путь его державенъ и великъ!

Лже-духъ.

О человѣкъ! Дарамъ святымъ
Любви, и вѣры, и незлобья,
И всѣмъ движеніямъ благимъ
Въ тебѣ родятся лжеподобья.

Не ошибись! Блюди себя,
Да не прельститъ тебя личина!
Уступишь шагъ,-и вмигъ тебя
Пожретъ бездонная пучина.

Тѣ лжеподобья породилъ
Не міръ духовный, міръ свободы;
Они-исчадья темныхъ силъ
Бездушной, чувственной природы.

Въ нихъ плоти раздраженный жаръ;
Ей мало вещества для власти,
Ее плѣняетъ духа даръ,
Небесный міръ въ ней будитъ страсти!

Туда проникнуть, тамъ любить,
Взойти на небо, въ духъ втѣсниться
И Бога, Бога заключить
Въ свои объятья плоть стремится.

Не хладенъ ей небесный міръ,
Сіянье истины ей строго,
Безстрастенъ духъ,-и вотъ кумиръ
Она творитъ себѣ изъ Бога.

И хочетъ плоть любить, любить...
Горитъ въ ней страсти пламень смутный,
И мыслитъ Бога отразить
Она въ своей пучинѣ мутной!

Вотъ, рядомъ съ міромъ духа, вновь,
Подобье чувственное встало:
И Богъ, и Вѣра, и Любовь-
Все въ силѣ чувственной предстало.

Сей лжеподобный духу міръ,-
Онъ есть отъ духа отреченье,
Онъ полный чувственности пиръ,
Онъ плоти высшее служенье!

Есть люди: сонмъ ихъ чувствъ и думъ
Сокрытой страстью тайно дышитъ,
Отъ мысли кроется ихъ умъ,
Но жизнь инстинкта чутко слышитъ.

Они исполнены въ тиши
Сочувствій, позывовъ, стремленій,
Ища для чувственной души
Духовно-плотскихъ наслажденій.

Встаетъ отъ ихъ сердецъ туманъ,
Мечта имъ совѣсть застилаетъ;
Имъ правды призракъ ложью данъ,
Онъ ихъ отъ правды избавляетъ.

На все глядятъ они кругомъ
Сквозь чадъ душевнаго угара,
И млѣетъ ихъ душа огнемъ
Глубоко чувственнаго жара.

И мыслятъ, тѣмъ огнемъ горя,
Что Бога чтутъ и братьевъ любятъ...
Безумцы, плоть духотворя,
Они и духъ, и душу губятъ!

Они о Богѣ вновь и вновь,
Они о братьяхъ повторяютъ,-
И раздражаютъ на любовь,
На добрый подвигъ соблазняютъ!

Хотя бъ они и свергли власть
Той плоти грубой, откровенной,
Ихъ духъ есть плоть, любовь ихъ-страсть,
Само добро въ нихъ развращенно.

Святое все осквернено;
Нѣтъ болѣ мѣста слову Божью:
Устами ихъ повторено,
Оно въ нихъ стало крѣпкой ложью.

Не та дурна въ нихъ сторона,
Что откровенна и порочна;
Нѣтъ, ихъ святыня въ нихъ скверна,
Ихъ правда-ложь, и зло въ нихъ прочно.

Какія жъ средства исцѣлятъ,
Коль словъ святыхъ живая сила
Знакома имъ, и въ страшный ядъ
Душа слова тѣ обратила?

Само раскаянье, оно
Не чуждо ихъ устенъ и слуха,
И также въ ложь обращено,
Какъ всѣ другія силы духа.

Пусть осужденьемъ поразятъ
Свою любовь, святыню, вѣру,
Пусть душу съ плачемъ сокрушатъ,
Нелживыхъ мукъ познаютъ мѣру:

Тогда лишь можетъ имъ блеснуть
Лучъ истины, и снова вспрянетъ
Въ нихъ сила духа, и взглянуть
На прежній путь имъ страшно станетъ!

Такъ, грубый, чувственный развратъ,
Во всей грязи своей грѣховной,
Не столь губителенъ, какъ ядъ
Сей жизни чувственно-духовной.

О, смерть духовная страшна!
Ужасно это развращенье;
Гдѣ вся душа поражена,
И не на что принять цѣленье!

1855 г.

Литераторы натуралисты.

"Не уходи, о ближній мой!
Дай поглядѣть тебя, постой!
Сберу я авторскій оброкъ,
Весь у меня пойдешь ты въ прокъ;
Всѣ жилки на твоихъ щекахъ,
Всѣ волоски въ твоихъ бровяхъ,
Углы опущенные губъ,
Языкъ твой прытокъ или тупъ,
Картавишь ты, иль шамшишь, братъ,
Присловій нѣтъ ли? (вотъ гдѣ кладъ!)...
Но все равно: хоть скученъ будь,
Хоть твой безцвѣтенъ вовсе путь,
Хоть безъ значенья ты вполнѣ,
Постой! Попался благо мнѣ.
Такъ отъ меня ты не уйдешь
И мѣсто въ повѣсти найдешь".

Такъ наши авторы съ утра
Вездѣ голодной стаей рыщутъ
И вѣчно пищи для пера
Они, измученные, ищутъ.
Чего-бъ искать? Вдали, вблизи
Предъ ними жизнь съ своею тайной;
Пойми ее, изобрази,
Сними сь нея покровъ случайный;
Дыханьемъ жизни дай дохнуть,
Душѣ на мигъ дай пробудиться,
Дрязгъ ежедневный отряхнуть
И духу міра пріобщиться.
Исполненъ жизни каждый мигъ,
Скажи, писатель, что-жъ ты бродишь?
Воды живой кипитъ родникъ,
А ты не видишь, не находишь.
И не увидишь, не найдешь,
Затѣмъ, что, къ жизни равнодушный,
Съ ея явленій ты берешь
Одинъ лишь ихъ покровъ бездушный.
Все то, что жизнію полно,
Твое перо не уловляетъ;
Какъ полицейскій видъ, оно
Однѣ примѣты исчисляетъ.
И какъ ты радъ, писатель мой,
Когда какую мелочь встрѣтишь,
Иль на наружности живой
Морщинку, родинку подмѣтишь!
Труда особаго тутъ нѣтъ,
Лишь будь охота и старанье.
Возьми какой ни есть предметъ,
Останови на немъ вниманье,
Да подмѣчай: каковъ-то онъ,
Да и пиши: вѣдь есть бумага...
И вотъ на міръ со всѣхъ сторонъ
Писакъ накинулась ватага.
Все тащутъ въ повѣсть иль романъ,
Нигдѣ и ничему прохода...
Вотъ добрались и до крестьянъ,
До величаваго народа.
Скрипятъ ихъ перья впопыхахъ,
Кипитъ ихъ легкая работа;
Въ бездѣлкахъ, въ жалкихъ пустякахъ
Вся жизнь ихъ, слава и забота.
И всякой съ радости дрожитъ,
Коль что найдетъ, день цѣлый роясь;
Одинъ къ перу стремглавъ бѣжитъ:
Въ народѣ онъ подслушалъ тоись;
А этотъ евто притащилъ,
А тотъ болѣзная услышалъ,
А тотъ присловій накопилъ
И съ ними въ свѣть надменно вышелъ.
И всѣ одинъ проходятъ путь;
И тѣмъ путемъ они мечтаютъ
До смысла жизни досягнуть;
Но втайнѣ вѣчно голодаютъ.

Такъ стая тощихъ канюковъ,
Которыхъ вѣчно голодъ мучитъ,
Летаетъ надъ ковромъ луговъ
И вѣчно жалобно канючитъ.
Надъ ними, съ ними, мимо ихъ
Летаютъ быстро вольны птицы...
Увы, канюкъ изъ птицъ живыхъ
Поймать не можетъ и синицы.
Ему живаго не схватить,
Не вырвать птицы на полетѣ;
Онъ знаетъ это: чѣмъ же жить?
И вьется въ вѣчной онъ заботѣ,
И много, бѣдный, терпитъ мукъ;
Но всѣмъ дары фортуна сыплетъ:
Завидѣлъ падаль мой канюкъ,
Спускается и падаль щиплетъ.

1856 года.

[Стихотворенія А.С. Хомякова и К.С. Аксакова. С.-Петербургъ, [б.г.] ]