Мысли простого русского народа

о том, какое ему нужно учение и просвещение

Эти заметки появились вскоре после обнародования Правил о церковно-приходских школах (1884), утвержденных Государем Александром III. Позади горькие годы безвременья, безсмысленных и губительных реформ. В шестидесятые годы девятнадцатого века масонство просвещенной Европы, набрав силу и развратив умы верхов, нанесло смертельный удар в сердце матушки Руси. Стали насаждаться безбожные школьные программы по западному образцу. На четверть века от всенародной школы была отторгнута душа — Церковь. Это был важнейший этап, на котором просвещенцы подготовили русский апокалипсис 1917 года.

С воцарением Царя-миротворца Александра III чужеземный дурман рассеялся: русский самодержец своеручно повернул корабль народного образования к своим истокам, к вере и Церкви. Обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев возглавил и многие годы вдохновлял великое дело крестьянского просвещения. Всего за десять лет число церковно-приходских школ на Руси возросло с четырех тысяч до тридцати одной тысячи! Народ ликует, благодарит, размышляет... Но горькие уроки недавнего прошлого не забыты. Воистину, глас народа - глас Божий. Эти заметки — грозное и пророческое предостережение всем нам.

18 января 1887 года в городе Богородске Московской губернии открылась церковно-приходская школа при Тихвинской церкви.

После Божественной литургии торжественно тронулся из церкви в новооткрываемую школу крестный ход. Все соседние улицы были заполнены народом, с обнаженными главами, в молитвенном настроении. Шествие крестного хода, во главе которого, сияя, шел шестилетний малютка Сергий, сын церковного старосты Куприянова, неся икону святых Кирилла и Мефо-дия, так было картинно, так духовно-величественно! Взору верующих представлялось, как будто сами святые равноапостолы с ними вместе совершают путешествие на проповедь в глубь святой Руси со своею Живоносною, Божественной силы исполненною грамотою. Весь народ был глубоко проникнут благоговейною благодарностью к Богу, давшему нам чрез Своих угодников святую церковную азбуку. Многочисленный сонм усердных богомольцев крепко думал заветную думу — как поднять на должную высоту упадающее теперь в России драгоценное знание церковно-славянской грамоты, а чрез нее всем сделаться ближе к церкви Божией, от которой вся наша духовная и политическая сила.

Приходский священник отец Александр Успенский особо отметил народный характер вновь открываемой школы: в ней две главные священные книги — Часослов и Псалтирь, столь крестьянам любезные и благополез-ные. Наши предки, сказал батюшка, имели обыкновение пред началом и по окончании учения ограждать себя крестным знамением, целовать святые учебные книги: так они их любили и почитали! Как же могут дети целовать нынешние новомодные учебники, введенные во многих школах?

Невообразимо больно православному христианину видеть и слышать, что учебные книжки, подобные Родному слову Ушинского, наполненные всяким пустословием и богопротивным сопоставлением плясовых и демонских песен со священными изображениями Евангельских событий, допущены к употреблению в училищах Министерства народного просвещения и в военно-учебных заведениях. Тогда как не только преподавание, но далее употребление в школах церковно-славянской азбуки, Часослова, Псалтири и других душеспасительных книг, к великой скорби православного народа, до недавнего времени почему-то было со стороны министерства "безусловно запрещено". А ведь это — кровная обида русскому народу!

В 1862 году против безспорного дотоле права Церкви руководить обучением народа впервые возвысился голос Министерства народного просвещения, которое из верного союзника Церкви внезапно обратилось в завистливого и недоброжелательного соперника. Исход борьбы известен: вопреки всеобщему и исконному убеждению самого народа, желающего для своих детей только такой школы, которая из Церкви исходит и в Церковь ведет, школа была искусственно отторгнута от Церкви и насильственно уклонена на те странные и исполненные опасностей пути, по коим она поныне блуждает.

Из письма жителей Павловского посада И.С.Аксакову:

Народ наш скорее готов доверить своих детей простым церковно-грамотным учителям из крестьян, нежели учителям и учительницам, которых присылают из учительских семинарий и которые не ведают ни народа ни Церкви. О, дорого стоят народу эти учителя, эти школы и эта педагогия! Много крестьянских детей выросло пропащими для веры и Церкви людьми под влиянием просвещения, которым снабжают там! С глубокой грустью видим мы, как с появлением и размножением этих школ, их учителей и учебников, стало быстро упадать в православном народе, особенно в подрастающем юном поколении, драгоценное знание святой церковно-славянской грамоты. Когда же православному русскому народу вместо подносимого столько времени камня дадут наконец чистый и питательный хлеб?

Не мешайте народу учиться тем способом, как учили в старину и как советует матерь наша — святая Церковь. Познает церковно-славянскую азбуку, будет легко читать и гражданскую печать. Да поучить его писать хорошенько и считать.

Для нас то хорошо учение, где о Боге, о страхе Бо-жием, о добродетельной жизни говорится. А в нынешнем-то народном учении хотя и говорится обо всем этом, но ничему такому не выучиваются, и даже охоту-то к церкви Божией совсем отбивают...

Значительная часть земств состоит из людей чужеземных и иноверных, так могут ли они вести дело народного образования в характере русского народа, а тем более, православия? Лучший пример — известный и опытный в своем роде деятель земства барон Корф (избави нас Господи от подобных деятелей!), который с таким возмутительно-дерзким пренебрежением отнесся к Православию, что явно и тайно хлопотал, чтоб "изгнать Церковь из народной школы и напустить зато в ее учебники тараканов и блох".

Из письма крестьян владыке Иоанникию, митрополиту Московскому (более 2000 подписей):

Святая церковная грамота научит детей наших тому, чему гражданская наука мало учит или и вовсе не учит — знать Господа Бога и бояться Его, чтить Церковь Божию и соблюдать ее уставы; благоговейно чтить Царя Самодержца, почитать родителей, покоряться начальству; узнают они чрез эту грамоту о святом братолюбии, о мире и согласии в семействе, о боголюбезной неразделимости семьи; о святости брака и брачной жизни, о высоте непорочного девства, о трезвости и целомудрии, о трудолюбии и сострадании к бедным, о спасительном смирении, без которого невозможно спастись. Какая грамота может говорить обо всем этом так усладительно, с такою силою действия, с такою животворностью, как церковная? Какое нам, простым людям, будет утешение, когда мы услышим в храме Божием наших детей читающих и поющих на клиросе, когда и дома у себя по праздникам будут они читать нам от Божественного! Какое от этого одного будет охранение и утверждение добрых порядков и добрых нравов в народе. Словеса Господни, говорит богодухновенный царь и пророк Давид, вожделенны паче злата и слаждша паче меда и сота. Какая же наука может быть нам дороже?

После 1865 года народное образование отделено было от церковной грамотности и начало устраиваться по чужеземным образцам, новым системам и методам обучения. Вот появилось у нас по деревням немалое число школ, в которых считают народными наставниками не святых Кирилла и Мефодия, с их Живоносною, Святою, Божественной силы исполненною грамотою церковно-славянскою, а "знаменитых педагогов" барона Корфа и Ушинского с их пустословными и плясопесенными учебниками; и что же из этого вышло? Быстро стали пропадать в народе знание и разумение церковно-богослужебного чтения и охота к нему — и вот у нас на глазах с каждым годом усиливается в православных христианах равнодушие к церкви Божией, этому ковчегу святой веры. Начав учиться грамоте не с молитвы Во имя Отца и Сына и Святаго Духа и Боже в помощь мою вонми, и вразуми мя во учение сие, а с петушков и подобных прелестей, и продолжая учение в том же роде, сельская молодежь с самых юных лет отторгалась от церковного. Вместо храма Божия, новые педагоги в воскресные дни устраивали прогулки в лес и поля. Ученики знакомились с мiроведением, а не с тем, что есть единое на потребу. Дальше-больше. Ученики стали думать, что они умнее не только своих родителей и старших односельчан, но и самого священника. Если ж так, то зачем и в церковь ходить? И стали, вместо церкви, ходить в трактиры, кабаки и того худшие заведения. Непочетничество к родителям усилилось до ужасающих размеров, семейные раздоры и разделы стали обычным явлением, пороки умножились. Но и это еще не все. Заметим с прискорбием, что если в первом из многих адских покушений на драгоценную жизнь Царя-освободителя рука крестьянина спасла эту жизнь для блага России, то в позднейших покушениях, наряду с интеллигентами, принимают участие уже и лица крестьянского сословия. Вожаки западнического образования таким образом достигли своей цели: "таракан", как они выражаются о школе, был ими пойман.

Но в простом народе еще живо и свежо предание о связи школы с церковью. И после земских школ с науками о мiроведении крестьяне нередко отдают своих детей для окончательного образования отставным солдатам, церковным сторожам и старушкам-начетни-цам — чтоб научили церковно-славянской грамоте!

Поэтому мы, простые русские люди, сердечно желаем: да будет одно училище — Церковь, и один учитель — духовенство, на которое сам Царь наш православный возлагает надежды.

Народ на дело обучения смотрит как на дело святое и важное, а по новомодным учебникам Корфа и Ушинского оно обращается в безнравственное шутовство. Это мы видим в Родном слове, как например: Хорош город Питер, да бока повытер; Хорош город Париж: в него въедешь — угоришь; жил-был журавль да овца, накосили они стожок сенца, не сказать ли сказку с конца; не велика блошка, а колодой ворочает; Что ты делаешь? — Ничего. — А ты зачем? — Тебе помогать пришел; Надоело трактирщику в долг давать, он и написал на дверях: сегодня на деньги, а завтра в долг. (Вот так учебник! Как рано и заботливо спешит знакомить он детей с трактирной жизнью!)

Слыша такое безобразно-шутовское чтение, невольно задаешься вопросом, что это: народная ли школа грамотности или комедиантский балаган, где по Ушинскому учат детей всякому пустомельству и плясовым песням?

А еще Родным словом назвалась книжонка такая! Нечего сказать, хороша родня! По нашему разумению и искреннему желанию давно бы пора такую родню из школы изгнать, да воля-то не наша! Вот наша родня — церковь Божия и ее святые учебники, Часослов и Псалтирь, которые славят Бога и руководят к молитве за Царя.

Особенно тяжкое раздумье одолевает, когда от Родного слова перейдешь к чтению и сравнению с ним священных учебников: Часослова, Псалтири. Какое поучение и назидание здесь — и какое там пустословие!

Учащийся по Псалтири в самом начале читает: Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых. А в Родном слове дитя заставляют читать: пошел козел на базар, купил козел курочку. Курочка черна-пестра; уточка с носка плоска: тигонька гага-гого! Свиночка вики-вики!

В Псалтири говорится: Коль сладка гортани моему словеса Твоя, Господи, паче меда устом моим, а по Родному слову заставляют вести комедиантский разговор: Уж как сладки гусиные лапки! А ты едал? — Нет, не едал, а мой дядя видал, как наш барин едал.

Читая Псалтирь, дитя видит море, небо и землю, полными величества Божия: Море виде и побеже, Иордан возвратися вспять. Видеша Тя воды, Боже, видеша Тя воды, и убояшася. А по Родному слову заставляют читать: На море овин горит, по чисту полю корабль бежит.

Во Псалтири сказано: Взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне. И Взыде на херувимы и лете, и лете на крилу ветреню. А по Родному слову ученик или ученица читают нелепую небылицу: по поднебесью медведь летит, длинным хвостиком помахивает!

Во Псалтири говорится: Ров изры (нечестивый) и ископа и, и падет в яму, юже содела. А в школе заставляют детей читать скороговоркой: рыла свинья рылом тупорыла, белорыла, полдвора рылом изрыла. Свинья в этом учебнике вообще существо излюбленное. Ее выводят напоказ под умилительными названиями: грязна наша хавроньюшка, грязна и обжорлива; все жрет, все мнет, об углы чешется...

Вот какое пустословное, безсмысленное и нелепое учение! Невольно скажешь о нем прибаутками, самим же Ушинским приведенными: пустая мельница мелет, а помолу нет; и еще: учился читать да писать, а выучился петь да плясать! Не есть ли это камень — вместо хлеба и ядовитая скорпия — вместо рыбы. И все это, говорят, для просвещения ума. Какое уж тут просвещение ума, а тем более сердца? С терновника не собирают виноград, а с репейника смоквы, говорит Сам Иисус Христос.

А богопротивные сопоставления плясовых и демонских песен с священными изображениями Евангельских событий! Рядом с упоминанием о Крещении Господнем описываются святочные игры, пустые увеселения и девичьи гадания! А под изображением Вознесения Господня — плясовая песня Уж я сеяла, сеяла ленок, приговаривала, чеботами приколачивала. Благонравно ли это и в духе ли православия?

Мы глубоко скорбим и болезненно тоскуем, взирая, как наши светские власти пустословными учебниками вытеснили из многих наших школ драгоценную святую книгу Псалтирь, о которой святой Иоанн Златоуст строжайше заповедал: Уне (лучше) есть солнцу престати от течения своего, нежели оставити Псалтирь.

На Страстную седмицу христианским детям отныне задаются плясовые песни, все по тому же Ушинскому. Ужаснитесь, православные! И это в дни, которые святая Церковь посвятила строго-благоговейному воспоминанию страданий Господа нашего Иисуса Христа. А легкомысленные учители, удалые питомцы нынешних модных, по стихиям мiра сего устроенных учительских семинарий, остаются, при окаменении сердца, безчувственными и неблагодарно-безучастными к безмерным страданиям Спасителя своего! Они, по меткому замечанию одного церковного учителя, помышляют так: нам желательно, чтобы нас не обязывали ни к какому духовному труду, чтоб у нас был вечный праздник со всеми увеселениями, чтобы нам разрешили спектакли и на Страстной неделе и никто бы не тревожил нашей совести. Ленясь сами, мы от всех благочестивых упражнений, как излишних (!) освобождаем и питомцев своих. Вот каковы наставники, вожди слепые врученных их водительству детей.

Христианским свойствам народного духа Отечество наше обязано тем, что не только не поколебалось от великих невзгод, много раз постигавших его в разные времена его существования, но более и более возрастало в своей силе и могуществе. Эти, на учении веры основанные, понятия народа о власти, долге гражданском и государственном сделали безуспешными на наших глазах совершавшиеся попытки произвести народную смуту. Вот какие благотворные плоды прежнего порядка обучения детей грамоте. Вот почему русский народ любит свою тысячелетнюю церковную грамоту, хорошо зная, что на церковно-славянском языке нет книг пустых, ненужных и вредных.

Дети наши, получив священные книги Часослов и Псалтирь, станут учиться грамоте как бы у самих просветителей словенских Кирилла и Мефодия. О, какое счастье быть непосредственными учениками таких великих и святых наставников, самих изобретателей церковной грамоты, отверзающей нам двери в Царствие Небесное. Как мы желаем, чтобы славянская грамота пришла не только в церковно-приходские, но и земские школы! Тогда не будет у нас так не желательных двух царств в одном от Бога благословенном Русском царстве; тогда будет у нас едино учение, едино просвещение, един дух, как един Господь, едина вера, едино крещение. Тогда в наших детях с юных лет будет тверже укореняться и сильнее возрастать чувство родства и единства народного: ибо все к церкви Божией будут ближе и роднее. Этого пламенно желает народ; этого требует польза Церкви и государства. Когда мы с Церковью и Церковь с нами, наша сила несокрушима, наш покой невозмутим, и царство Всероссийское будет во веки непоколебимо.

Из письма И. Палимпсестова, действительного статского советника:

Грамотность для народа — святыня; она представляется ему какою-то силою, могущею научить тому, что полезно для его жизни не только временной, но и загробной, раскрыть глаголы вечные. Она есть дверь к уразумению Божественного Писания. Книжная мудрость, в народном понимании, равнозначна богословию; начетчик означает человек, изучивший много священных книг. В простом учителе чтения народ ждет видеть наставника в Законе Божием. Народ с презрением отворачивается от детей, читающих какие-нибудь присказки и побасенки. Вишь, говорит он, каким пустякам учат! Как бы низко ни стоял человек, всего дороже Для него достоинство — то, что отличает его от безсловесной твари. Потому народ и назвал ученье светом, а неученье — тьмою.

И не говорите, что слабому пониманию нашего богослужения препятствует славянский язык. Если ему научают детей старые попадьи, начетчицы, дьячки и отставные солдаты, то это значит, что язык нашей церкви не так труден, как многим представляется, и во всяком случае, легче и удобнее научиться ему, чем изменять то, что освящено веками.

Скажут: пишущий эти строки желает превратить русский народ в каких-то псаломщиков. Однако чтение славянской Псалтири не помешало выработаться гению Ломоносова, мировому авторитету Суворова.

Почему не вверить детей православному духовенству? Разве черны руки наших пастырей, погружающих детей русского народа в купель святого крещения? Черны они, чтобы возродить их духовно в другой купели, в народной школе под кровом святой Церкви?

Из письма крестьян в Святейший Синод:

В благочестии заключается самый верный залог и земного благоденствия. Не может это заменить, не может такой силы иметь никакая земная наука и учение, которое апостол Павел называет телесным, и которое без благочестия вмале полезно есть. Мы видим это и сами на опыте. Вот с ослаблением в народе церковной грамоты и учения древняя набожность и страх Божий в народе стали ослабевать, хотя учение телесное и школы умножаются у нас, а умножения довольства и счастия не видно. Видим, напротив, умножение пороков и нищеты в народе, тоскуем об утрате древних простых и добрых нравов. Множество школ не радует нас и не внушает нам утешительной надежды: мы живо чувствуем свою безпомощность. Одно средство — обратить наших детей к церкви Божией, ибо у нас вся сила в Церкви. Мы своим крестьянским умом понимаем, что все основы семейного порядка и общественного благоустройства в ней хранятся непоколебимо. Мы понимаем, что и доброе-то, что есть в науке гражданской — не прочно и не твердо. Только в союзе с Церковью всякое добро бывает полно силы и благотворно...

А то у нас какое учение во многих народных училищах? Кого там считают народными наставниками? Святых Кирилла и Мефодия? Нет, барона Корфа и Ушинского! По их учебникам учат крестьянских детей читать и петь демонские песни, отторгающие от Церкви, церковных песнопений и растлевающие нравственность молодого поколения. Вот что нам больно!

Нам та школа будет дорога и прелюбезна, которая детей наших научит прежде всего читать заветную нашу тысячелетнюю грамоту. На этом священном языке Православная Русская Церковь славит Творца Бога, творит молитвы, прошения, благодарения за вся человеки, за Царя и за вся, иже во власти суть (I Тим. 2, 4), на этом языке она, сердобольная и чадолюбивая Матерь наша, совершает святые седьмочисленные таинства, освящающие души и просвещающие разум. Церковно-славянский язык соделался сокровищницею Духа и жизни, святым кивотом Божественных Тайн святой Церкви.

О, дайте, дайте нам церковно-славянскую грамоту! Наши дети выучатся читать Часовник и Псалтырь, и всякая душеспасительная книга откроется им. Новые люди зародятся в народе, старая праотеческая набожность, погибающая теперь, возникнет опять у нас, древние добродетели оживут, дух правый обновится в утробах русских, духовная сила в народе прибывать будет. Только тогда народ наш будет и умен, и сыт, и здоров духом и телом, и силен, и счастлив. А если церковная грамота будет оставаться в таком же небрежении, как теперь, то никакие школы нам не помогут.

Пусть будет она главною наукою у нашего народа. И того только народ наш назовет своим благодетелем вечным, назовет истинно мудрым государственным мужем, кто утвердит и упрочит навеки эту науку.

Научите нас, родимые наши батюшки, научите от своего благочестия, от своей веры и любви, сотворите желание мудрого и всемилостивейшего Царя — и народ русский не забудет вашей духовной, оказанной ему милости. Не забудет и Господь Бог наш!

Школа — преддверие Церкви

Наше богослужение заключает в себе полное и подробное изложение не только тех догматов, которые преподаются в школе, но даже почти всех тех вопросов, которые вообще могут тревожить любознательность ума просвещенного. Следовательно, если бы народ наш, ходя в церкви, понимал службу, то ему не нужно было учение катихизиса — напротив, он каждую истину веры узнавал бы не памятно, но молитвою, просвещая вместе разум и сердце. Но для этого недостает нашему народу одного: познания славенского языка.

Славенский язык имеет то преимущество над русским, над латинским, над греческим и над всеми возможными языками, имеющими азбуку, что на нем нет ни одной книги вредной, ни одной безполезной, не могущей усилить веру, очистить нравственность народа, укрепить связи его семейных, общественных и государственных отношений... Школа должна быть не заменою, но преддверием церкви.

И. В. Киреевский

Наша голова умчалась от народа далеко-далеко...

Во всяком научном и общественном деле порою проявляется ложь, ложное, кривое направление, которое не только временно держится, но и берет верх, принимается за истину... Дело обращается в привычку, а коноводы только покрикивают и понукают. Это длится иногда довольно долго; наконец, осматриваясь кругом, общество видит, что его ведут вовсе не туда, куда оно надеялось попасть; начинается ропот, сперва вполголоса, потом и вслух, наконец подымается общий голос негодования, и бывшие коноводы исчезают, подавленные и уничтоженные тем же большинством, которое до сего сами держали под гнетом. Общее стремление берет иное направление и с жаром подвизается на новой стезе.

Кажется, будто такой переворот предстоит ныне нашему родному языку. Мы начинаем догадываться, что нас завели в трущобу, что надо выбраться из нее по-здоровому и проложить себе иной путь. Все, что сделано было доселе, со времен петровских, в духе искажения языка, все это, как неудачная прививка, как прищепа разнородного семени, должно усохнуть и отвалиться, дав простор дичку, коему надо вырасти на своем корню, на своих соках, сдобриться холей и уходом, а не насадкой сверху. Если и говорится, что голова хвоста не ждет, то наша голова умчалась так далеко куда-то вбок, что едва ли не оторвалась от туловища; а коли худо плечам без головы, то некорыстно и голове без тула. Применяя это к нашему языку, сдается, будто голове этой приходится либо оторваться вовсе и отвалиться, либо опомниться и воротиться. Русской речи предстоит одно из двух: либо испошлеть донельзя, либо, образумясь, своротить на иной путь, захватив при том с собою все покинутые второпях запасы.

В.И. Даль