О цензуре

или когда темнеет просвещение

Посредством книгопечатания открылась равная свобода благодушию и злосердию, разуму и невежеству, добродетели и пороку, действовать над умами человеческими, созидая добрые или худые нравы, из коих одни неминуемо влекут за собою благоденствие, а другие — погибель царств и народов. Потекли обильные струи добра и зла.

Слово, хитростью ума испещренное, ядовитее и опаснее змеи, прельстившей прародителей наших. Оно под различными видами, то угождением сладострастию, то остротою насмешки, то мнимой важностью мудрости, то сокровенностью мыслей, а иногда темнотою и безтолковицей, очаровывает, ослепляет неопытные умы, и часто гнусность порока так искусно умеет облекать в красоту добродетели, что самый зрелый рассудок едва различить их может. Сего-то ради апостол, остерегая людей, говорит: не будем младенцы влающеся (колеблющимися) всяким ветром учения.

Наглость слова — не меньше чем хитрость его: при малейшем нерадении блюстителей нравов, оно безбоязненно тысячами путей течет распространять язык страстей и лжи, который, чем больше заразит умов, тем громче, дерзостнее и безстыднее становится.

Прошедший век, названный просвещенным и философским, усыпя бдение правительств, породил и взлелеял дух безбожия и злонравия, от которого потухает свет веры, умолкает закон, гибнет власть, и добродетель, труды, науки, художества утопают в потоках крови. Язык Франции, под видом просвещения, способствовал возникшему в ней злу скитаться из страны в страну, из дома в дом, из журнала в журнал, с театра на театр. Сперва скрытно, а потом и явно учит, воспитывает, заражает, ослепляет, развращает юношество с тою адскою надеждою, что оно, возмужав и напитавшись заблуждениями, станет сообщать их из рода в род, из поколения в поколение.

Поборники злочестия с великим жаром защищают вольность книгопечатания, под предлогом так называемой ими свободы ума, но на самом деле свободы страстей и безумия. Но как язык есть первейшая вещь, просвещающая ум и раскрывающая понятия, то, дабы не открыл он нелепости их мыслей, придумали они под видом старания о изящности и чистоте языка спутать его темнотою и невразумительностью слов, чтобы читатель больше верил и удивлялся, чем понимал.

Какую книгу труднее написать — умную или безумную, полезную или безполезную? Один уже вопрос сей служит доказательством: неограниченная свобода книгопечатания желает против одной хорошей книги выпускать двадцать худых. Но услышат ли там голос и суд мудрого, где двадцать невежд будут вместе с ним кричать нелепицу? Не одолеют ли напоследок невежды, и сей мудрец не скроет ли талант свой в землю, ос-тавя их кричать, глушить и портить народ? Сколько бы ни говорили, что там просвещение, где в тысячу перьев пишут, однако это неправда: не число книг приносит пользу, но достоинство их; лучше не иметь ни одной, нежели иметь их тысячи худых.

От издания худых, дерзких, соблазнительных, невежественных, пустословных сочинений развращается нравственность, умножаются ложные понятия, темнеет просвещение и возрастает невежество.

Невежды и кощуны никогда не должны иметь голоса в суждении о языке, потому что или не в сродном виде представляют свои мысли, или смешивают мiрское с духовным, важное со смешным.

Многие журналы распространяли так называемые либеральные идеи, новомыслие и вольнодумство — не потому, чтоб они служили пищей разуму, но потому что были новости доселе неслыханные, необыкновенные. Для наполнения таковых листков выписывались и переводились из иностранных ведомостей все те злоум-ствования, злодеяния, бунты, смертоубийства, мерзости, какие где случались, и в них с подробностью описывались, и о которых народу нашему возвещать не было никакой надобности, кроме разве той, не найдутся ли в нем такие адские души, которые могут нечто позаимствовать.

Худости, рассеянные во множестве книг и часто при первом взгляде непроницаемые, подобно посаженным в землю семенам дают от себя плод, растут и умножаются, заражая молодых людей сердца и умы.

Надобно, чтоб цензура была ни слабая, ни строгая и разумеющая силу языка. Слабая не усмотрит вредные внушения, а строгая не даст говорить ни уму, ни правде. Нужно, чтоб никакие цветы не закрыли змею, и напротив, простая травка не казалась змеиными жалами.