О красноречии Священных Писаний

Священные Писания равно необходимы нам как для души, так и для ума. Сколь полезны они для нравственности, столь и для словесности; ибо без чтения и упражнения в них не познаем мы никогда высоты и силы нашего языка. Может быть, они становятся уже для нас темны; но сие-то самое и показывает падение словесности.

Язык наш весьма обширен и глубок. Скорее можно отыскать в океане все мели и камни ощупать, нежели в нем отыскать все тонкости слов и выражений.

Мы показали превосходство нашего языка пред другими. Теперь можем посудить, какая разность в высоте и силе языка между Священным Писанием на славенском и других языках: в тех сохранена одна мысль; в нашем мысль одета великолепием и важностью слов.

Хотя почти все сочинения Священного Писания переведены с греческого языка, придерживаясь точного расположения слов, однако, невзирая на то, гибкость и сила славенского языка позволила соблюсти всю высоту и важность подлинников, так что сличая наши переводы с переводами других новейших языков, находим мы в наших недосягаемое теми превосходство.

Возьмем первый Давидов псалом: блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе... Как во французской Библии сказано блажен муж? Heureux l'homme. Вот уже первые два слова не равняются с нашими: heureux (счастлив) не выражает нашего блажен; l'homme (человек) не выражает нашего муж. Сохраняя мысль, французский переводчик, не мог сохранить той же самой плавности и краткости: во французском тексте 36 слов, а в нашем только 20. Чем короче мысль может быть выражена, тем лучше: излишность слов, не прибавляя никакой силы, безобразит слог.

Где во французском переводе сила повторения: не тако нечестивии, не тако; но яко прах, его же возметает ветр от лица земли?

Когда мы пределы языка так стесним, что станем только то почитать хорошим, к чему разум и ухо наше от ежедневного употребления привыкли, тогда мы некоторых кратких выражений ( в которых часто вся сила и красота языка заключается), некоторого особого словосочинения священных книг понимать не будем.

Например, прочитаем ирмос: судилищу Пилатову предстоит хотяй, беззаконному суду, яко судим Судия, и от руки неправды заушается Бог, Его же трепещут земля и небесная. Что такое хотяй? Краткость выражения сего нас остановит. Но при малейшем внимании мы тотчас увидим, что хотяй значит по собственному своему произволению; ибо если бы Христос не хотел стоять перед судом Пилатовым, так и не стоял бы. Далее: беззаконному суду, яко судим Судия. И это выражение затруднит нас; но с малейшим знанием языка и вниманием мы тотчас проницаем в нем следующую мысль: кто предстоит беззаконному суду? Судия всего мира! Как предстоит? Яко подсудимый!. За сим прекрасным началом какой удивительный конец следует: и от руки неправды заушается Бог, Его же трепещут земля и небесная! Можно ли что-нибудь сильнее сего представить для возбуждения в нас любви ко Всевышнему Творцу? Какое величество и в каком посрамлении! Судия всего мiра предстоит, яко подсудимый, беззаконному суду Пилатову, и от руки неправды претерпевает самое поноснейшее поругание: ударение по ланитам! Кто претерпевает? Бог, Которого трепещут земля и небеса! — восхотевший по безмерной благости и милосердию сойти для нас в самое уничиженное состояние! По какой нужде претерпевает? Без всякой нужды, хотяй! Для чего хотяй? Для того, чтобы безчестием и страданием Своим искупить весь род человеческий от погибели. Ежели такое поразительное изображение величия Божия не в силах поколебать души нашей, так она должна быть каменная, не имеющая ни чувств, ни разума.

Мы видим, что и в тех местах Священного Писания, которые по причине песнопевного расположения слов кажутся темными, открываются, однако ж, великие красоты. Высокие творения невозможно с такою же легкостью читать, с какою пробегаются простые стишки, или повести и рассказы, служащие пищею одному любопытству, а не уму. Глубокомысленный писатель требует и в читателе глубокомыслия. Духовные творения принуждают нас о каждом выражении, о каждом слове размышлять, умствовать, рождают чувство, рассудок, вкус, и часто научают тому, чего прежде не знали, и чего никакие книги иностранные показать не могли. Когда прочитаю: да приидет мольба моя ко Господу, пред Ним же да каплет око мое, тогда хотя и знаю много других выражений, как станем плакать, рыдать, проливать слезы, однако чувствую, что все они не так сильны, не так важны, как выражение да каплет око мое пред Ним! Сколько найду я подобных мест, из которых обогащаюсь мыслями и научаюсь знать силу слов и языка!

Когда божественный песнопевец Давид начинает говорить о Боге, какая в словах его изображается любовь и надежда на Него: возлюблю тя Господи крепосте моя, Господь утверждение мое, и прибежище мое, и избавитель мой, Бог мой, помощник мой, и уповаю на Него: защититель мой, и рог спасения моего, и заступник мой! Кажется, уста его не могут насытиться повторением имени Господня и различными благодеяний его исчислениями. Кончит и опять начинает. Так силен в нем дух благодарности! Когда же говорит о бедствиях своих, от которых бы погиб он без помощи Божией, то какими пламенными чертами изображает их: одержаша мя болезни смертныя, и потоцы беззакония смятоша мя. Болезни адовы обыдоша мя, предвариша мя сети смертныя! Посреди бедствий, уготованных ему от врагов, взывает он ко Всевышнему. Бог услышал теплые молитвы его, и когда подвигнулся на помощь ему, тогда трепетна бысть земля, и основание гор смятошася. Такой страх и потрясение в природе производит единое мановение Божие! Послушаем, какими чертами описывает он грядущего на помощь к нему Творца: взыде дым гневом Его, и огнь от лица Его воспламенится: углие возгореся от Него. И приклони небеса и сниде, и мрак под ногама Его. Одно только выражение: и приклони небеса дает уже величественное, страшное понятие,

Кто с них нисходит. И возгреме с небесе Господь, и вышний даде глас Свой. Низпосла стрелы, и разгна я (т.е. врагов): и молнии умножи, и смяте я. И явишася ис-точницы воднии, и открышася основания вселенныя. Отчего природа в таком ужасе и движении, что глубина вод расступилась и открыла основания Вселенной? От запрещения Твоего, Господи, от дохновения духа гнева Твоего. Какая высота в мыслях! Какая сила в выражениях и словах!

Подлинно, созерцание небес, перемены дня с ночью, все сии чудные великолепные явления, не суть речи или словеса, но вещания, исходящие во весь мир, и громче всякого языка или гласа проповедуют славу своего Создателя.

После величественного изображения славы Бога кто не поверит, что закон Господень непорочен; свидетельство Господне верно, умудряющее младенцы. Оправдания Господня права, веселящая сердце. Заповедь Господня светла, просвещающая очи. Страх Господень чист, пребывали в век века. Судьбы Господни истинны, вожделенны паче злата и слаждша паче меда и сота?

С каким огнем и движением духа просит псалмопевец Бога об избавлении своем: Востани, вскую спиши Господи? Воскресни и не отрини до конца. Вскую лице Твое отвращаеши? Воскресни, Господи, помози нам, избави нас имене ради Твоего. Какие смелые выражения: вскую спиши Господи? Вскую лице Твое отвращаеши? Забываеши нищету нашу и скорбь нашу! Кажется, как будто он укоряет Бога; как будто говорит ему нечто оскорбительное и дерзновенное. Но может ли благости Божия оскорбиться взываниями, обнажающими пред Ним всю внутренность души, смелость которых родилась от сильного желания призвать Его на помощь? Может ли чадолюбивый отец прогневаться на сына, вопиющего к нему всем гласом любви и надежды на него? Притворная любовь робка, истинная любовь смела, от уверенности в своей искренности. Как эти смелые вопросы от персти, от червя, должны всемогущему Богу быть приятны в смешении с уничиженными мольбами: воззри на нищету нашу, смирися в персть душа наша, прильпе земли утроба наша: воскресни, и не отрини до конца! Это соединение простых и смелых выражений вместе с сильными и уничиженными есть жар кипящего усердия, есть разумение чувствовать и высокое искусство писать.

Егда низшел еси к смерти, Животе безсмертный! Тогда ад умертвил еси блистанием божества.

В немногих словах какое богатство мыслей и какая сила выражений! Низшел — глагол сей показывает непринужденное, добровольное Богочеловека Христа подвержение себя жребию смертных. Ко всякому другому смерть приходит, Он единый низшел к смерти; ибо она не смела бы к Нему приступить. И кто же низшел к ней? — Животе безсмертный! Сам источник жизни, сам безсмертный живот! Что ж соделал сей низшедший к смерти Животе безсмертный? Ад умерт-вил! Каждое слово поражает ум мой новою силою; рождает во мне новое удивление. Ад, это жилище тьмы, эту державу смерти, умертвил! Но как и чем умертвил Он его? Крепостью ли руки, силою ли власти, или острием стрел, мечей, копий? Нет: блистанием божества! Какая высокая, чудесная и купно простая, удобопонятная мысль! Ад, удаленное на безконечное пространство от высот небесных; ад, не освещаемый никогда лучами солнца; сей ад, конечно, не мог существовать при появлении в нем источника света; где Бог, там нет ада; Богу не нужно было для разрушения его употреблять силу или власть. Он появился, и ад должен был умертвиться блистанием божества. Какая кисть! Какое стихотворство!

В Песни песней язык мягче, нежнее. Например, призывание к себе невесты: Прииди, ближняя моя, добрая моя, голубице моя, прииди; яви ми зрак твой, и услышан сотвори ми глас твой: яко глас твой сладок, и образ твой красен. Можно ли живость и силу чувствования, при услышании голоса возлюбленного, выразить лучше: Душа моя изыде в слово его. Взысках его и не обретох его, звах его, и не послуша мене. Какой новейший язык скажет так сильно? Мы можем сказать: весь желание; француз, вместо сего, должен сказать: все то, что есть в нем, суть вещи желаемые. Какое безполезное многословие!

Что составляет красноречие, как не избранные, богатые смыслом слова, услаждающие и слух и разум? Что составляет силу и высоту слога, как не краткость? О преподобном Несторе в Патерике говорится: навыче всякой иноческой добродетели; чистоте телесней и душевней; вольней нищете, смирению глубокому, послушанию непрекословному, пощению крепкому, молению непрестанному, бдению неусыпному.

Сколько в Сирахе, в притчах Соломоновых, в Деяниях апостольских, в Пророках, в Посланиях находим мы кратких, исполненных разума речений:

Закон мудрому источник жизни. Ярость царева вестник смерти.
Мудрый во устах носит разум. Венец хвалы старость.

Запрещая нам толковать силу слов, не запрещают ли разуметь язык свой и книги? Удаляясь таким образом от разумения слов, язык наш совсем удалится от того языка, на котором писаны священные книги и совершается Божественная служба. Мы не будем их понимать; и как же соблюдем тогда веру нашу? как исполним повеление христианского закона, чтоб из чтения священных книг укрепляться в вере и почерпать мудрость и благонравие? Наипаче духовенство своими примерами, доказательствами, гремящим красноречием долженствовало бы привлекать и обращать нас к тому, а не само вместе с нами от языка славенского уклоняться.

Источник языка нашего богат коренными словами, изобилен ветвями от них, и нам для украшения нынешнего нашего наречия остается только черпать из него. Но вредные толки о мнимой разности славенского языка с русским не только не дают словесности процветать, но даже пребывать твердою и постоянною.