Сочиненiя М.Ю.Лермонтова

Кавказскій плѣнникъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Въ большомъ аулѣ, подъ горою,
Близъ саклей дымныхъ и простыхъ,
Черкесы позднею порою
Сидять. - О коняхъ удалыхъ
Заводятъ рѣчь, о мѣткихъ стрѣлахъ,
О разоренныхъ ими селахъ,
И съ ними какъ дрался казакъ,
И какъ на русскихъ нападали,
Какъ ихъ плѣнили, побѣждали.
Курятъ безпечно свой табакъ,
И дымъ, віясь, летитъ надъ ними...
Иль, стукнувъ шашками своими,
Пѣснь горцевъ громко запоютъ.
Иные на коней садятся,
Но передъ тѣмъ какъ разставаться,
Другь другу руку подаютъ.

II.

Межъ тѣмъ черкешенки младыя
Взбѣгаютъ на горы крутыя,
И въ темну даль глядятъ - но пыль
Лежитъ спокойно по дорогѣ,
И не шелохнется ковыль,
Не слышно шума, ни тревоги.
Тамъ Терекъ издали крутитъ,
Межъ скалъ пустынныхъ протекаетъ
И пѣной зыбкой орошаетъ
Высокій берегь. Лѣсъ молчитъ.
Лишь изрѣдка олень пугливый
Черезъ пустыню пробѣжитъ,
Или коней табунъ игривый
Молчанье дола возмутитъ.

III..

Лежалъ коверъ цвѣтовъ узорный
По той горѣ и по холмамъ;
Внизу сверкалъ потокъ нагорный
И текъ струисто по кремнямъ...
Черкешенки къ нему сбѣжались,
Водою чистой умывались,
Со смѣхомъ младости простымъ
На дно прозрачное иныя
Бросали кольца дорогія,
И къ волосамъ своимъ густымъ
Цвѣты весенніе вплетали,
Глядѣлися въ зерцало водъ,
И лица ихъ въ немъ трепетали;
Сплетаясь въ тихій хороводъ,
Восточны пѣсни напѣвали;
И близъ аула, подъ горой,
Сидѣли рѣзвою толпой;
И звуки пѣсни произвольной
Ущелья вторили невольно.

IV..

Послѣдній солнца лучъ златой
На льдахъ сребристыхъ догораетъ,
И Эльборусъ своей главой
Его, какъ туча, закрываетъ...
Ужъ раздалось мычанье стадъ
И ржанье табуновъ веселыхъ:
Они съ полей идутъ назадъ.
Но что за звукъ цѣпей тяжелыхъ?
Зачѣмъ печаль сихъ пастуховъ?
Увы! то плѣнники младые.
Утративъ годы золотые,
Въ пустынѣ горъ, въ глуши лѣсовъ,
Близъ Терека пасуть уныло
Черкесовъ тучныя стада,
Всспоминая то, что было,
И что не будетъ никогда;
Какъ счастье тщетно ихъ ласкало,
Какъ оставляло наконецъ,
И какъ оно мечтою стало...
И нѣтъ къ нимъ жалостныхъ сердецъ!
Они въ цѣпяхъ, они рабами!
Сливалось все, какъ въ мутномъ снѣ,
Души не чувствуя, они
Ужъ видятъ гробъ передъ очами.
Несчастные! въ чужомъ краю!
Исчезли сердца упованья!
Въ однѣхъ слезахъ, въ одномъ страданіи
Отраду зрятъ они свою.

V..

Надежды нѣтъ имъ возвратиться;
Но сердце поневолѣ мчится
Въ родимый край. - Они душой
Тонули въ думѣ роковой.
Но пыль взвивалась надъ холмами
Отъ стадъ и борзыхъ табуновъ;
Они усталыми шагами
Идутъ домой. Лай вѣрныхъ псовъ
Не раздавался вкругъ аула,
Природа шумная уснула;
Лишь слышенъ дѣвъ издалека
Напѣвъ унылый. Вторятъ горы,
И нѣженъ онъ, какъ птичекъ хоры,
Какъ шумъ привѣтный ручейка:

Пѣсня..

Какъ сильной грозою
Сосну вдругъ согнетъ,
Пронзенный стрѣлою,
Какъ левъ зареветъ:
Такъ русскій средь бою
Предъ нашимъ падетъ,
И смѣлой рукою
Чеченецъ возьметь
Броню золотую
И саблю стальную,
И въ горы уйдетъ.
Ни конь, оживленный
Военной трубой,
Ни варваръ, смятенный
Внезапной борьбой,
Страшнѣй не трепещетъ,
Когда вдругъ заблещетъ
Кинжалъ роковой.

Внимали плѣнники уныло
Печальной пѣсни сей для нихъ,
И сердце въ грусти страшно ныло.
Ведуть черкесы къ саклѣ ихъ
И, привязавши у забора,
Ушли. Межъ нихъ огонь трещить;
Но не смыкаетъ сонъ ихъ взора,
Не могутъ горесть дня забыть...

VI..

Льетъ мѣсяцъ томное сіянье.
Черкесы храбрые не спятъ; -
У нихъ шумливое собранье:
На русскихъ нападать хотятъ.
Вокругь осѣдланные кони;
Серебряныя блещутъ брони;
На каждомъ лукъ, кинжалъ, колчанъ
И шашка на ремняхъ наборныхъ,
Два пистолета и арканъ,
Ружье; и въ буркахъ, въ шапкахъ черныхъ
Къ набѣгу старъ и младъ готовъ.
И слышенъ стукъ издалека;
Черкесы смотрятъ: межъ кустами
Гирея видно, ѣздока!

VII.

Онъ понуждалъ рукой могучей
Коня, приталкивалъ ногой,
И влекъ за нимъ арканъ летучій
Младого плѣнника съ собой.
Гирей приблизился - веревкой
Былъ связанъ русскій, чуть живой.
Черкесъ спрыгнулъ - рукою ловкой
Разрѣзывалъ канатъ; - но онъ
Лежалъ на камнѣ - смертный сонъ
Леталъ надъ юной головою...
Черкесы скачутъ ужъ - какъ разъ
Сокрылись за горой крутою;
Урокомъ бьетъ полночный часъ.

VIII.

Отъ смерти лишь изъ сожалѣнья
Младого русскаго спасли;
Его къ товарищамъ снесли.
Забывши про свои мученья,
Они, не отступая прочь,
Сидѣли близъ него всю ночь.
И блѣдный ликъ, въ крови омытый,
Горѣлъ въ щекахъ - онъ чуть дышалъ
И, смертнымъ холодомъ облитый,
Протягшись [?], на травѣ лежалъ.

IX.

Ужъ полдень, прямо надъ ауломъ,
На свѣтло-синей высотѣ,
Сіялъ въ обычной красотѣ.
Сливалися съ протяжнымъ гуломъ
Стадовъ [?] черкесскихъ по холмамъ
Дыханье вѣтерковъ проворныхъ,
И ропотъ ручейковъ нагорныхъ,
И пѣнье птичекъ по кустамъ.
Хребта Кавказскаго вершины
Пронзали синеву небесъ,
И оперялъ дремучій лѣсъ
Его зубчатыя стремнины.
Обложенъ ступенями горъ
Расцвѣлъ узорчатый коверъ
Тамъ подъ столѣтними дубами,
Въ тѣни, окованный цѣпями,
Лежалъ нашъ плѣнникъ на травѣ.
Въ слезахъ, склонясь къ младой главѣ,
Товарищи его несчастья
Водой старались оживить;
Но ахъ! утраченнаго счастья
Никто не могь ужъ возвратить...
Вотъ онъ, вздохнувши, приподнялся,
И взоръ его ужъ открывался!
Вотъ онъ взглянулъ!... затрепеталъ:
Онъ съ незабытыми друзьями! -
Онъ, вспыхнувъ, загремѣлъ цѣпями -
Ужасный звукъ все, все сказалъ!!
Несчастный залился слезами,
На грудь къ товарищамъ упалъ
И горько плакалъ и рыдалъ.

X.

Счастливъ еще: его мученья
Друзья готовы раздѣлять
И вмѣстѣ плакать и рыдать...
Но кто сего ужъ утѣшенья
Лишенъ въ сей жизни слезъ и бѣдъ,
Кто въ цвѣтѣ юныхъ пылкихъ лѣтъ
Лишенъ того, чѣмъ сердце льстило,
Чѣмъ счастье издали манило -
И если годы унесли,
Пору цвѣтовъ искать какъ прежде
Минутной радости въ надеждѣ, -
Пусть не живетъ тотъ на земли! [ѣ].

XI.

Такъ плѣнникъ мой съ родной страною
Почти навѣкъ "прости!" сказалъ,
Терзался прошлою мечтою,
Ея мѣста воспоминалъ:
Гдѣ онъ провелъ златую младость,
Гдѣ испыталъ и жизни сладость,
Гдѣ много милаго любилъ,
Гдѣ зналъ веселье и страданья,
Гдѣ онъ, несчастный, погубилъ
Святыя сердца упованья...

XII.

Онъ слышалъ слово: "навсегда";
И, обреченный тяжкой долѣ,
Почти сдружился онъ съ неволей.
Съ товарищами иногда
Онъ пасъ черкесскія стада;
Глядѣлъ онъ съ ними, какъ лавины
Катятся съ горъ и какъ шумятъ,
Какъ лавой снѣжною блестятъ,
Какъ ими кроются долины.
Хотя цѣпями скованъ былъ,
Но часто къ Тереку ходилъ
И слушалъ онъ, какъ волны воютъ,
Подошвы скалъ угрюмо роютъ,
Текутъ средь дебрей и лѣсовъ...
Смотрѣлъ, какъ въ высотѣ холмовъ
Блестятъ огни сторожевые;
И какъ вокругъ нихъ казаки
Глядятъ на мутный токъ рѣки,
Склонясь на копья боевыя.
Ахъ: какъ желалъ бы тамъ онъ быть!
Но цѣпь мѣшала переплыть.

XIII.

Когда же полдень надъ главою
Горѣлъ въ лучахъ, то плѣнникъ мой
Сидѣлъ въ пещерѣ, гдѣ отъ зною
Онъ могь сокрыться. Подъ горой
Ходили табуны. - Лежали
Въ тѣни другіе пастухи,
Въ кустахъ, въ травѣ и близъ рѣки,
Въ которой жажду утоляли...
И тамъ-то плѣнникъ мой глядитъ,
Какъ иногда орелъ летитъ,
По вѣтру крылья простираетъ,
И, видя жертвы межъ кустовъ,
Когтьми хватаетъ вдругъ - и вновь
Ихъ съ крикомъ кверху поднимаетъ...
"Такъ, думалъ онъ: я жертва та,
Котора въ пищу имъ взята".

XIV.

Смотрѣлъ онъ также, какъ кустами
Иль синей степью, по горамъ,
Сайгаки съ быстрыми ногами
По камнямъ острымъ, по кремнямъ
Летятъ, стремнины презирая...
Иль какъ олень и лань младая,
Услыша пѣнье птицъ въ кустахъ,
Со скалъ, не шевелясь, внимаютъ -
И вдругъ внезапно исчезають,
Взвивая вверхъ песокъ и прахъ.

XV.

Смотрѣлъ, какъ горцы мчатся къ бою,
Иль скачутъ смѣло надъ рѣкою,
Остановились. Лошадей
Толкаютъ смѣлою ногою...
И вдругъ, припавъ къ лукѣ своей,
Близъ береговъ они мелькаютъ:
Стремятъ и, снова поскакавъ,
Съ утеса падаютъ стремглавъ
И………………………………………………………………
...Шумно въ брызгахъ исчезаютъ.
Потомъ плывутъ, и достигаютъ
Уже противныхъ береговъ...
Они ужъ тамъ, и въ тьмѣ лѣсовъ
Себя отъ казаковъ скрываютъ.
...Куда глядите, казаки?
Смотрите, волны у рѣки
Сѣдою пѣной забѣлѣли!
Смотрите, враны на дубахъ
Вострепенулись, улетѣли,
Сокрылись съ крикомъ на холмахъ!-
Черкесы путника арканомъ
Въ свои ущелья завлекутъ
И, скрытые ночнымъ туманомъ,
Оковы смерть вамъ нанесутъ.

XVI.

И часто, отгоняя сонъ,
Въ глухую полночь смотритъ онъ,
Какъ иногда черкесъ чрезъ Терекъ
Плыветъ на вѣрномъ тулукѣ[1].
Бушуютъ волны на рѣкѣ,
Въ туманѣ виденъ дальній берегъ.
На пнѣ предъ нимъ висятъ кругомъ
Его оружія стальныя:
Колчанъ, лукъ, стрѣлы боевыя;
Я шашка острая, ремнемъ
Привязанна, звенитъ на нѣмъ;
Какъ точка, въ волнахъ онъ мелькаетъ:
То виденъ вдругъ, то исчезаетъ...
Вотъ онъ причалилъ къ берегамъ -
Бѣда безпечнымъ казакамъ!
Не зрѣть ужъ имъ родного Дона,
Не слышать колоколовъ звона!
Уже чеченецъ подъ горой,
Желѣзная кольчуга блещетъ,
Ужъ лукъ звенитъ, стрѣла трепещетъ,
Ударъ несется роковой...
- Казакъ! казакъ!... увы, несчастный!
Зачѣмъ злодѣй тебя убилъ?
Зачѣмъ же твой свинецъ опасный
Его такъ быстро не сразилъ?...

XVII.

Такъ плѣнникъ блѣдный мой уныло,
Хоть самъ подъ бременемъ оковъ,
Смотрѣлъ на гибель казаковъ.
Когда жъ полночное свѣтило
Восходитъ, близъ забора онъ
Лежитъ въ аулѣ. - - Тихій сонъ
Лишь рѣдко очи закрываетъ;
Съ товарищами вспоминаетъ
0 милой той родной странѣ;
Груститъ, но больше чѣмъ они.
Оставивъ тамъ залогъ прелестный,
Свободу, счастье, что любилъ,
ІІустился онъ въ край неизвѣстный
И... все въ краю томъ погубилъ.
На темномъ сводѣ, безъ сіянья,
Безцвѣтный мѣсяцъ молодой
Стоялъ, и лучъ дрожащій, блѣдный
Лежалъ на зелени холмовъ;
И тѣни шаткія деревъ,
Какъ призраки, на крышѣ бѣдной
Черкесской сакли прилегли.
Въ ней огонекъ уже зажгли;
Краснѣя, онъ въ лампадѣ мѣдной,
Чуть освѣщалъ большой заборъ...
Все спитъ: холмы, рѣка и боръ.

XIX.

Но кто въ ночной тѣни мелькаетъ?
Кто легкой тѣнью межъ кустовъ
Подходитъ ближе, чуть ступаетъ,
Все ближе, ближе, черезъ ровъ
Идетъ бредучею стопою?...
Вдругъ видитъ онъ передъ собою:
Съ улыбкой жалости нѣмой
Стоитъ черкешенка младая!
Даетъ заботливой рукой
Хлѣбъ и кумысъ прохладный свой,

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

ХVІП.

Однажды, погружась въ мечтанье,
Сидѣлъ онъ позднею порой.
Предъ нимъ колѣна преклоняя.
И взоръ ея изобразилъ
Души порывъ, какъ бы смятенный;
Но пищу принялъ русскій плѣнный
И знакомъ ей благодарилъ...

XX.

И долго, долго, какъ нѣмая,
Стояла дѣва молодая.
И взглядъ какъ-будто говорилъ:
"Утѣшь себя, невольникъ милый!
Еще не все ты погубилъ".
И вздохъ не тяжкій, но унылый.
Въ груди раздался молодой.
Потомъ чрезъ валъ она крутой
Домой пошла тропою мшистой,
И скрылась вдругъ въ дали тѣнистой,
Какъ нѣкій призракъ гробовой;
И только дѣвы покрывало
Еще очамъ вдали мелькало.
И долго, долго плѣнникъ мой
Смотрѣлъ ей вслѣдъ: "Она сокрылась", -
Подумалъ онъ:- "но почему
Она къ неечастью моему
Съ такою жалостью склонилась?"
Онъ ночь всю не смыкалъ очей,
Уснулъ за часъ лишь предъ зарей...

XXI.

Четверту ночь къ нему ходила
Она и пищу приносила;
Но плѣнникъ часто все молчалъ,
Словамъ печальнымъ не внималъ.
Ахъ! сердце полное волненій
Чуждалось новыхъ впечатлѣній:
Онъ не хотѣлъ ее любить.
И что за радости въ чужбинѣ,
Въ его плѣну, въ его судьбинѣ?
Не могъ онъ прежнее забыть...
Хотѣлъ онъ благодарнымъ быть,
Но сердце жаркое терялось
Въ его страданіи нѣмомъ
И, какъ въ туманѣ зыбкомъ, въ немъ
Безъ отголоска поглощалось!...
Оно и въ шумѣ, и въ тиши
Тревожитъ сонъ его души.

XXII.

Всегда онъ, съ думою унылой,
Въ ея блистающихъ очахъ
Встрѣчаетъ образъ вѣчно милый;
Въ ея привѣтливыхъ рѣчахъ
Знакомые онъ слышитъ звуки...
И къ призраку стремятся руки;
Онъ вспомнилъ все - ее зоветъ...
Но вдругъ очнулся.-Ахъ! несчастный,
Въ какой онъ безднѣ здѣсь ужасной:
Ужъ жизнь его не расцвѣтетъ.
Онъ гаснетъ, гаснетъ, увядаетъ,
Какъ цвѣтъ прекрасный на зарѣ;
Какъ пламень юный, потухаетъ
На освященномъ алтарѣ!

ххш.

Не понялъ онъ ея стремленья,
Ея печали и волненья;
Не думалъ онъ, чтобы она
Изъ жалости одной пришла,
Взглянувши на его мученья;
Не думалъ также, чтобъ любовь
Точила сердце въ ней и кровь,-
И въ страшномъ былъ недоумѣньи.
Но въ эту ночь ее онъ ждалъ...
Настала ночь ужъ роковая;
И, сонъ отъ очей отгоняя,
Въ пещерѣ плѣнникъ мой лежалъ.

XXIV.

Поднялся вѣтеръ той порою,
Качалъ во мракѣ дерева,
И свистъ его подобенъ вою,
Какъ воетъ полночью сова.
Сквозь листья дождикъ пробирался,
Вдали на тучахъ громъ катался;
Блистая, молнія струей
Пещеру темну озаряла,
Гдѣ плѣнникъ бѣдный мой лежалъ.
Онъ весь промокъ, и весь дрожалъ..
Гроза по-малу утихала...
Лишь капала вода съ деревъ;
Кой-гдѣ потоки межъ холмовъ
Струею мутною бѣжали
И въ Терекъ съ брызгами впадали.
Черкесовъ въ темномъ полѣ нѣтъ..
И тучи врозь ужъ разбѣгаютъ,
И кой-гдѣ звѣздочки мелькаютъ;
Проглянетъ скоро лунный свѣтъ.

XXV.

И вотъ надъ нимъ луна златая
На легкомъ облакѣ всплыла,
И въ верхъ нсбеснаго стекла,
По сводамъ голубымъ играя,
Блестящій шаръ свой провела.
Покрылись пеленой сребристой
Холмы, лѣса и лугъ съ рѣкой.
Но кто печальною стопой
Идетъ одинъ тропой гористой?
Она... съ кинжаломъ и пилой..
Зачѣмъ же ей кинжалъ булатный?
Ужель идетъ на подвигъ ратный?
Ужель идетъ на тайный бой?...
Ахъ, нѣтъ! наполнена волненій,
Печальныхъ думъ и размышленій,
Къ пещерѣ подошла она,
И голосъ раздался извѣстный...
Очнулся плѣнникъ, какъ отъ сна,
И въ глубинѣ пещеры тѣсной
Садятся... Долго они тамъ
Не смѣли воли дать словамъ...
Вдругъ дѣва шагомъ осторожнымъ
Къ нему, вздохнувши, подошла
И, руку взявъ, съ привѣтомъ нѣжнымъ,
Съ горячимъ чувствомъ, но мятежнымъ,
Слова печальны начала:

"Ахъ, русскій, русскій! что съ тобою?
Почто ты съ жалостью нѣмою
Печаленъ, хладенъ, молчаливъ
На мой отчаянный призывъ?
Еще имѣешь въ свѣтѣ друга,
Еще невѣсты не терялъ...
Готова я часы досуга
Съ тобой дѣлить; но ты сказалъ,
Что любишь, русскій, ты другую?
Ея бѣжитъ за мною тѣнь,
II вотъ о чемъ и ночь, и день
Я плачу, вотъ объ чемъ тоскую!...
Забудь ее! готова я
Съ тобой бѣжать на край вселенной!
Забудь ее, зови меня
Твоей подругой неизмѣнной!"
Но плѣнникъ сердца своего
Не могъ открыть въ тоскѣ глубокой;
И слезы дѣвы черноокой
Души не трогали его...
"Такъ, русскій, ты спасенъ! но прежде
Скажи мнѣ: жить иль умереть?
Скажи, забыть ли о надеждѣ,
Иль слезы эти утереть?"

XXVII.

Тутъ вдругъ поднялся онъ. Блеснули
Его прелестные глаза,
И слезы крупныя мелькнули
На нихъ, какъ свѣтлая роса...
"Ахъ, нѣтъ! оставь восторгъ свой нѣжный
Спасти меня не льстись надеждой:
Мнѣ будетъ гробомъ эта степь!
Не на останкахъ славныхъ, бранныхъ,
Но на костяхъ моихъ изгнанныхъ
Заржавитъ тягостная цѣпь!"
Онъ замолчалъ. Она рыдала,
Но ободрилась, тихо встала,
Взяла пилу одной рукой,
Кинжалъ другою подавала.
И вотъ подъ острою пилой
Скрипитъ желѣзо; распадаетъ,
Блистая, цѣпь и чуть звенитъ.
Она его приподымаетъ,
И такъ, рыдая, говоритъ:

XXVIII.

"Да!... плѣнникъ... ты меня забудешь...
Прости!... прости же... навсегда;
Прости навѣкъ!... Какъ счастливъ будешь...
Ахъ!... Вспомни обо мнѣ тогда..
Тогда... быть-можетъ, ужъ могилой
Желанной скрыта буду я;
Быть-можетъ... скажешь ты уныло:
Она любила и меня!..."
И дѣвы блѣдныя ланиты,
Почти потухшіе глаза,
Смущенный ликъ, тоской убитый,
Не освѣжитъ одна слеза,-
И только рвутся вопли муки...
Она беретъ его за руки
И въ поле темное спѣшитъ,
Гдѣ чрезъ утесы путь лежитъ.

XXIX.

Идутъ, идутъ, остановились;
Вздохнувъ, назадъ оборотились;
Но роковой ударилъ часъ...
Раздался выстрѣлъ-и какъ-разъ
Мой плѣнникъ падаетъ... Не муку,
Но смерть изображаетъ взоръ;
Кладетъ на сердце тихо руку...
Такъ медленно по скату горъ,
На солнцѣ искрами блистая,
Спадаетъ глыба снѣговая.
Какъ вмѣстѣ съ нимъ поражена,
Безъ чувства падаетъ она;
Какъ-будто пуля роковая
Однимъ ударомъ, въ одинъ мигъ
Обоихъ вдругъ сразила ихъ.

XXX.

Но очи русскаго смыкаетъ
Ужъ смерть холодною рукой:
Онъ вздохъ послѣдній испускаетъ...
И онъ ужъ тамъ... и кровь рѣкой
Застыла въ жилахъ охладѣвшихъ;
Въ его рукахъ оцѣпенѣвшихъ
Еще кинжалъ, блестя, лежитъ;
Въ его всѣхъ чувствахъ онѣмѣвшихъ
Навѣки жизнь ужъ не горитъ,
Навѣки радость не блеститъ.

XXXI.

Межъ тѣмъ черкесъ съ улыбкой злобной
Выходитъ изъ глуши деревъ,
И, волку хищному подобный,
Бросаетъ взоръ... стоитъ... безъ словъ,
Ногою гордой попираеть
Убитаго... Увидѣлъ онъ,
Что тщетно потерялъ патронъ,
И вновь чрезъ горы убѣгаетъ.

XXXII.

Но вотъ она очнупась вдругъ
И ищетъ ппѣнника очами...
Черкешенка! гдѣ, гдѣ твой другъ?
Его ужъ нѣтъ. Она слезами
Не можетъ ужасъ выражать,
Не можетъ крови омывать,
И взоръ ея, какъ бы безумной,
Порывъ любви изобразилъ;
Она страдала. Вѣтеръ шумный,
Свистя, покровъ ея клубилъ...
Встаетъ... и скорыми шагами
Пошла съ потупленной главой
Черезъ поляну - за холмами
Сокрылась вдругь въ тѣни ночной.

XXXIII.

Она ужъ къ Тереку подходитъ,
Увы! зачѣмъ, зачѣмъ она
Такъ робко взоромъ вкругъ обводитъ,
Ужасной грустію полна?
И долго на бѣгущи волны
Она глядитъ, и взоръ безмолвный
Блеститъ звѣздой въ полночной тьмѣ.
Она на каменной скалѣ -
"О, русскій, русскій!" восклицаетъ...
Плеснули волны при лунѣ,
Объ берегь брызнули онѣ!...
И дѣва съ шумомъ исчезаетъ.
Покровъ лишь бѣлый выплываетъ,
Несется по глухимъ волнамъ-
Остатокъ грустный и печальный
Плыветъ, какъ саванъ погребальный,
И скрылся къ каменнымъ скаламъ...

XXXIV.

Но кто убійца ихъ жестокій?
Онъ былъ съ сѣдою бородой;
Не видя дѣвы черноокой,
Сокрылся онъ въ глуши лѣсной.
Увы! то былъ отецъ несчастной!
Быть-можеть, онъ ее сгубилъ,
И тотъ свинецъ его опасный
Дочь вмѣстѣ съ плѣнникомъ убилъ?
Яе знаетъ онъ; она сокрылась
И съ ночи той ужъ не явилась.
Черкесъ! гдѣ дочь твоя? глядишь,
Но ужъ ея не возвратишь!

XXXV.

Поутру трупъ оледенѣлый
Нашли на пѣнистыхъ брегахъ.
Онъ хладенъ былъ, окостенѣлый.
Казалось, на ея устахъ
Остался голосъ прежней муки;
Казалось, жалостные звуки
Еще не смолкли на губахъ.
Узнали все. Но поздно было!
-Отецъ, убійца ты ее! [ея]
Гдѣ упованіе твое?
Терзайся вѣкъ! живи уныло!
Ея ужъ нѣтъ. И за тобой
Повсюду призракъ роковой.
Кто гробъ ея тебѣ укажетъ?
Бѣги, ищи ее вездѣ...
"Гдѣ дочь моя?" и отзывъ скажетъ:
"Гдѣ?"

[1]  Тулукъ - бурдюкъ или мѣхъ, коимъ горцы пользовались при переправахъ вплавь. (Примѣч. изъ изд. Висков.).