Носъ
I
Марта 25-го числа случилось въ Петербургѣ необыкновенно странное происшествiе. Цырюльникъ Иванъ Яковлевичъ, живущiй на Вознесенскомъ проспектѣ (фамилiя его утрачена, и даже на вывѣскѣ его, — гдѣ изображенъ господинъ съ намыленною щекою и надписью: «И кровъ отворяютъ», — не выставлено ничего болѣе), цырюльникъ Иванъ Яковлевичъ проснулся довольно рано и услышалъ запахъ горячаго хлѣба. Приподнявшись немного на кровати, онъ увидѣлъ, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофе, вынимала изъ печи только-что испеченные хлѣбы.
«Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофiю», сказалъ Иванъ Яковлевичъ: «а вмѣсто того хочется мнѣ съѣсть горячаго хлѣбца съ лукомъ». (То-есть, Иванъ Яковлевичъ хотѣлъ бы и того, и другого, но зналъ, что было совершенно невозможно требовать двухъ вещей разомъ, ибо Прасковья Осиповна очень не любила такихъ прихотей). «Пусть дуракъ ѣстъ хлѣбъ, мнѣ же лучше», подумала про себя супруга: «останется кофею лишняя порцiя», и бросила одинъ хлѣбъ на столъ.
Иванъ Яковлевичъ для приличiя надѣлъ сверхъ рубашки фракъ и, усѣвшись передъ стольмъ, насыпалъ соль, приготовилъ двѣ головки луку, взялъ въ руки ножъ и, сдѣлавши значительную мину, принялся рѣзать хлѣбъ. Разрѣзавши хлѣбъ на двѣ половины, онъ поглядѣлъ въ середину — и, къ удивленiю своему, увидѣлъ что-то бѣлѣвшееся. Иванъ Яковлевичъ ковырнулъ осторожно ножомъ и пощупалъ пальцемъ: «Плотное!» сказалъ онъ самъ про себя: «что бы это такое было?».
Онъ засунулъ пальцы и вытащилъ — носъ!.. Иванъ Яковлевичъ и руки опустилъ; сталъ протирать глаза и щупать: носъ, точно, носъ! и еще, казалось, какъ будто чей-то знакомый. Ужасъ изобразился на лицѣ Ивана Яковлевича. Но этотъ ужасъ былъ ничто противъ негодованiя, которое овладѣло его супругою.
«Гдѣ это ты, звѣрь, отрѣзалъ носъ?» закричала она съ гнѣвом. «Мошенникъ! пьяница! я сама на тебя донесу полицiи. Разбойникъ какой! Вотъ я отъ трехъ человекъ слышала, что ты во время бритья такъ теребишь за носы, что еле держатся».
Но Иванъ Яковлевичъ, был ни живъ, ни мертвъ: онъ узналъ, что этотъ носъ былъ не чей другой, какъ коллежскаго асессора Ковалева, котораго онъ брилъ каждую среду и воскресенье.
«Стой, Прасковья Осиповна! Я заверну его въ тряпочку и положу въ уголокъ: пусть тамъ маленечко полежи; а послѣ его вынесу».
«И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя въ комнатѣ лежать отрѣзанному носу!.. Сухарь поджаристый! знай умѣть только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсѣмъ не въ состоянiи будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвѣчать полицiи?.. Ахъ ты пачкунъ, бревно глупое! Вонъ его! вонъ! Неси, куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!».
Иванъ Яковлевичъ стоялъ совершенно какъ убитый. Онъ думалъ, думалъ — и не зналъ, что подумать. «Чортъ его знаетъ, какъ это сделалось», сказалъ онъ наконецъ, почесавъ рукою за ухомъ: «пьянъ ли я вчера возвратился, или нѣтъ, ужъ навѣрное сказать не могу. А по всѣм примѣтам, должно-быть, происшествiе несбыточное, ибо хлѣбъ — дѣло печеное, а носъ совсѣм не то. Ничего не разберу!» Иванъ Яковлевичъ замолчалъ. Мысль о томъ, что полицейскiе отыщутъ у него носъ и обвинятъ его, привела его въ совершенное безпамятство. Уже ему мерещился алый воротникъ, красиво вышитый серебромъ, шпага... и онъ дрожалъ всѣмъ тѣломъ. Наконецъ досталъ онъ свое исподнее платье и сапоги, натащилъ на себя всю эту дрянь и сопровождаемый нелегкими увѣщанiями Прасковьи Осиповны, завернулъ носъ в тряпку и вышелъ на улицу.
Онъ хотелъ его куда-нибудь подсунуть: или въ тумбу подъ воротами, или такъ какъ-нибудь нечаянно выронить да и повернуть въ переулокъ. Но, на бѣду, ему попадался какой-нибудь знакомый человѣкъ, который начиналъ тотчасъ запросомъ: «Куда идешь?» или: «Кого такъ рано собрался брить?» такъ что Иванъ Яковлевичъ никакъ не могъ улучить минуты. Въ другой разъ онъ онъ уже совсѣмъ уронил его; но будочникъ еще издали указалъ ему алебардою, примолвивъ: «подыми, вонъ ты что-то уронилъ!» и Иванъ Яковлевичъ долженъ былъ поднять носъ и спрятать его въ карманъ. Отчаянiе овладѣло имъ, тѣмъ болѣе, что народъ безпрестанно умножался на улицѣ, но по мѣрѣ того, какъ начали отпираться магазины и лавочки.
Онъ рѣшился идти къ Исаакiевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его въ Неву?.. Но я нѣсколько виноватъ, что до сихъ поръ не сказалъ объ Иванѣ Яковлевичѣ, человѣкѣ почтенномъ во многихъ отношенiяхъ.
Иванъ Яковлевичъ, какъ и всякiй порядочный русскiй мастеровой, былъ пьяница страшный, и хотя каждый день брилъ чужiе подбородки, но его собственный былъ у него вѣчно небрит. Фракъ у Ивана Яковлевича (Иванъ Яковлевичъ никогда не ходилъ въ сюртукѣ) былъ пѣгiй, то-есть, онъ былъ черный, но весь въ коричнево-желтыхъ и сѣрыхъ яблокахъ; воротникъ лоснился; а вмѣсто трехъ пуговицъ висѣли однѣ только ниточки. Иванъ Яковлевичъ былъ большой циникъ, и когда коллежскiй асессоръ Ковалевъ обыкновенно говорилъ ему во время бритья: «у тебя, Иванъ Яковлевичъ, вѣчно воняютъ руки!» то Иванъ Яковлевичъ отвѣчалъ на этотъ вопросомъ: «Отчего жъ имъ вонять?» — «Не знаю братецъ, только воняютъ», говорилъ коллежскiй асессоръ, и Иванъ Яковлевичъ, понюхавши табаку, мылилъ ему за это и на щекѣ, и подъ носомъ, и за ухомъ, и подъ бородою — одним словом, гдѣ только ему была охота.
Этотъ почтенный гражданинъ находился уже на Исаакiевскомъ мосту. Онъ прежде всего осмотрѣлся, потомъ нагнулся на перила, будто бы посмотрѣть подъ мостъ, много-ли рыбы бѣгаетъ, и швырнулъ потихоньку тряпку съ носомъ. Он почувствовалъ, какъ будто бы съ него разомъ свалилось десять пудов. Иванъ Яковлевичъ даже усмѣхнулся. Вмѣсто того, чтобы идти брить чиновничьи подбородки, онъ отправился въ заведенiе съ надписью: «Кушанье и чай», спросить стаканъ пуншу, какъ вдругъ замѣтил въ конце моста квартальнаго надзирателя, благородной наружности, съ широкими бакенбардами, въ треугольной шляпѣ, со шпагою. Онъ обмеръ; а между тѣмъ квартальный кивалъ ему пальцем и говорилъ: «А подойди сюда, любезный!».
Иванъ Яковлевичъ, зная форму, снялъ издали еще картузъ и, подошедши проворно, сказалъ: «Желаю здравiя вашему благородiю!».
«Нѣтъ, нѣтъ, братецъ, не благородiю, — скажи-ка: что ты тамъ дѣлалъ, стоя на мосту?».
«Ей-богу, сударь, ходилъ брить, да посмотрѣлъ только, шибко ли рѣка идетъ».
«Врешь, врешь! Этимъ не отдѣлаешься. Изволь-ка отвѣчать!».
«Я вашу милость два раза въ недѣлю, или даже три, готовъ брить безъ всякаго прекословiя», отвѣчалъ Иванъ Яковлевичъ.
«Нѣтъ, приятель, это пустяки! Меня три цырюльника бреютъ, да еще и за большую честь почитаютъ. А вотъ изволь-ка разсказать, что ты тамъ дѣлалъ?».
Иванъ Яковлевичъ поблѣднѣлъ... Но здѣсь происшествiе совершенно закрывается туманомъ, и что далѣе произошло, рѣшительно ничего не извѣстно.
II
Коллежскiй асессор Ковалевъ проснулся довольно рано и сдѣлалъ губами: «брр»... — что всегда онъ дѣлалъ, когда просыпался, хотя и самъ не могъ растолковать, по какой причинѣ. Ковалевъ потянулся, приказалъ себѣ подать небольшое, стоявшее на столѣ, зеркало. Онъ хотѣлъ взглянуть на прыщикъ, который вчерашнимъ вечеромъ вскочилъ у него на носу; но, къ величайшему изумленiю, увидѣлъ, что у него, вместо носа, совершенно гладкое мѣсто! Испугавшись, Ковалевъ велѣлъ подать воды и протеръ полотенцемъ глаза: точно, нѣтъ носа! Онъ началъ щупать рукою, ущипнулъ себя, чтобы узнать, не спит ли онъ: кажется, не спитъ. Коллежскiй асессоръ Ковалевъ вскочилъ с кровати, встряхнулся, — все нѣтъ носа!.. Онъ велѣлъ тотчасъ подать себѣ одѣться и полетѣлъ прямо къ оберъ-полицмейстеру.
Но между тѣмъ необходимо сказать что-нибудь о Ковалевѣ, чтобы читатель могъ видѣть, какого рода былъ этотъ коллежскiй асессоръ. Коллежских асессоровъ, которые получаютъ это званiе съ помощью ученыхъ аттестатовъ, никакъ нельзя сравнивать съ тѣми коллежскими асессорами, которые дѣлались на Кавказѣ. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежскiе асессора... Но Россiя такая чудная земля, что если скажешь что-нибудь объ одномъ коллежскомъ асессорѣ, то всѣ коллежскiе асессора, отъ Риги до Камчатки, непремѣнно примутъ на свой счетъ; то же разумѣй и о всѣхъ званiяхъ и чинахъ. Ковалевъ былъ кавказскiй коллежскiй асессоръ. Онъ два года только еще состоялъ въ этомъ званiи и потому ни на минуту не могъ его позабыть; а чтобы еще болѣе придать себѣ благородства и вѣса, онъ никогда не называлъ себя просто коллежскимъ асессоромъ, но всегда маiромъ. «Послушай, голубушка», говорилъ онъ обыкновенно, встрѣтивши на улицѣ бабу, продававшую манишки: «ты приходи ко мнѣ на домъ; квартира моя по Садовой; спроси только: здѣсь живетъ маiоръ Ковалевъ? — тебѣ всякiй покажетъ». Если же встрѣчалъ какую-нибудь смазливенькую, то давалъ ей сверхъ того секретное приказанiе, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру мaiopa Ковалева». По этому-то самому и мы будемъ впередъ этого коллежскаго асессора называть маiоромъ.
Maiopъ Ковалевъ имѣлъ обыкновенiе каждый день прохаживаться по Невскому проспекту. Воротничокъ его манишки былъ всегда чрезвычайно чисть и накрахмаленъ. Бакенбарды у него были такого рода, какiя и теперь еще можно видѣть у губернскихъ и уѣздныхъ землемѣровъ, у архитекторовъ и полковыхъ докторовъ, также у отправляющихъ разныя обязанности и, вообще, у всѣхъ тѣхъ мужей, которые имѣютъ полныя, румяныя щеки и очень хорошо играютъ въ бостонъ: эти бакенбарды идутъ по самой срединѣ щеки и прямёхонько доходятъ до носа. Маiоръ Ковалевъ носилъ множество печатокъ сердоликовыхъ — и съ гербами, и такихъ, на которыхъ было вырѣзано: среда, четвергъ, понедѣльникъ и проч. Маiоръ Ковалевъ прiехаль въ Петербургъ по надобности, а именно — искать приличнаго своему званiю мѣста: если удастся, то вице-губернаторскаго, а не то — экзекуторскаго въ какомъ-нибудь видномъ департаментѣ. Маiоръ Ковалевъ былъ не прочь и жениться, но только въ такомъ случае, когда за невѣстою случится двѣсти тысячъ капиталу. И потому читатель теперь можетъ судить самъ, каково было положенiе этого маiора, когда онъ увидѣлъ, вмѣсто довольно недурного умѣреннаго носа, преглупое, ровное и гладкое мѣсто.
Какъ на бѣду, ни одинъ извозчикъ не показывался на улицѣ, и онъ долженъ былъ идти пѣшкомъ, закутавшись въ свой плащъ и закрывши платкомъ лицо, показывая видъ, какъ будто у него шла кровь. «Но авось-либо мнѣ такъ представилось: не можетъ быть, чтобы носъ пропалъ сдуру», подумала онъ и зашелъ въ кондитерскую нарочно съ тѣмъ, чтобы посмотрѣться въ зеркало. Къ счастью, въ кондитерской никого не было: мальчишки мели комнаты и разставляли стулья; нѣкоторые съ сонными глазами выносили на подносахъ горячiе пирожки; на столахъ и стульяхъ валялись залитыя кофеемъ вчерашнiя газеты. «Ну, слава Богу, никого нѣтъ», произнесъ онъ: «теперь можно поглядѣть». Онъ робко подошелъ къ зеркалу и взглянулъ. «Чортъ знаетъ что, какая дрянь!» произнесъ онъ, плюнувши: «хотя бы уже что-нибудь было вмѣсто носа, а то ничего!..»
Съ досадою, закусивши губы, вышелъ онъ изъ кондитерской и рѣшился, противъ своего обыкновенiя, не глядѣть ни на кого и никому не улыбаться. Вдругъ онъ сталъ, какъ вкопанный, у дверей одного дома; въ глазахъ его произошло явленiе неизъяснимое: передъ подъѣздомъ остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнулъ, согнувшись, господинъ въ мундирѣ и побѣжалъ вверхъ по лѣстницѣ. Кавовъ же былъ ужасъ и вмѣстѣ изумленiе Ковалева, когда онъ узналъ, что это былъ — собственный его носъ! При этомъ необыкновенномъ зрѣлищѣ, казалось ему, все переворотилось у него въ глазахъ; онъ чувствовалъ, что едва могъ стоять; но рѣшился, во что бы ни стало, ожидать его возвращенiя въ карету, весь дрожа, какъ въ лихорадкѣ. Черезъ двѣ минуты носъ дѣйствительно вышелъ. Онъ былъ въ мундирѣ, шитомъ золотомъ, съ большимъ стоячимъ воротникомъ; на немъ были замшевыя панталоны; при боку шпага. По шляпѣ съ плюмажемъ можно было заключить, что онъ считался въ рангѣ статскаго совѣтника. По всему замѣтно было, что онъ ѣхалъ куда-нибудь съ визитомъ. Онъ поглядѣлъ на обѣ стороны, закричалъ кучеру: «Подавай!» сѣлъ и уѣхалъ.
Бѣдный Ковалевъ чуть не сошелъ съ ума. Онъ не зналъ, какъ и подумать объ такомъ странномъ происшествiи. Какъ же можно въ самомъ дѣлѣ, чтобы носъ, который еще вчера былъ у него на лицѣ и не могъ ни ѣздить, ни ходить, былъ въ мундирѣ! Онъ побѣжалъ за каретою, которая, къ счастiю, проѣхала недалеко и остановилась передъ Гостинымъ дворомъ.
Онъ поспѣшилъ туда, пробрался сквозь рядъ нищихъ-старухъ съ завязанными лицами и двумя отверстiями для глазъ, надъ которыми онъ прежде такъ смѣялся. Народу было немного. Ковалевъ чувствовалъ себя въ такомъ разстроенномъ состоянiи, что ни на что не могъ рѣшиться, и искалъ глазами этого господина по всѣмъ угламъ; наконецъ, увидѣлъ его, стоявшаго передъ лавкою. Носъ спряталъ совершенно лицо свое въ большой стоячiй воротникъ и съ глубокимъ вниманiемъ разсматривалъ какiе-то товары.
«Какъ подойти къ нему?» думалъ Ковалевъ. «По всему — по мундиру, по шляпѣ — видно, что онъ статскiй совѣтникъ. Чортъ его знаетъ, какъ это сдѣлать!».
Онъ началъ около него покашливать; но носъ ни на минуту не оставлялъ своего положенiя.
«Милостивый государь», сказалъ Ковалевъ, внутренно принуждая себя ободриться: «милостивый государь...»
«Что вамъ угодно?» отвѣчалъ носъ, оборотившись.
«Мнѣ странно, милостивый государь... мнѣ кажется... Вы должны знать свое мѣсто. И вдругъ я васъ нахожу, и гдѣ же?.. Согласитесь...»
«Извините меня, я не могу взять въ толкъ, о чемъ вы изволите говорить... Объяснитесь».
«Какъ мнѣ ему объяснить?» подумалъ Ковалевъ и, собравшись съ духомъ, началъ: «Конечно, я... впрочемъ, я маiоръ. Мнѣ ходить безъ носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговкѣ, которая продаетъ на Воскресенскомъ мосту очищенные апельсины, можно сидѣть безъ носа; но, имѣя въ виду получить... притомъ, будучи во многихъ домахъ знакомъ съ дамами: Чехтарева, статская совѣтница, и другiя... Вы посудите сами... Я не знаю, милостивый государь (при этомъ маiоръ Ковалевъ пожаль плечами)... извините... если на это смотрѣть сообразно съ правилами долга и чести... вы сами можете понять...»
«Ничего рѣшительно не понимаю», отвѣчалъ носъ. «Изъяснитесь удовлетворительнѣе».
«Милостивый государь», сказалъ Ковалевъ съ чувствомъ собственнаго достоинства: «я не знаю, какъ понимать слова ваши... Здѣсь все дѣло, кажется, совершенно очевидно... или вы хотите... Вѣдь вы — мой собственный носъ!»
Носъ посмотрѣлъ на маiopa, и брови его нѣсколько нахмурились.
«Вы ошибаетесь, милостивый государь: я самъ по себѣ. Притомъ между нами не можетъ быть никакихъ тѣсныхъ отношенiй. Судя по пуговицамъ вашего вицъ-мундира, вы должны служить по другому вѣдомству». Сказавши это, носъ отвернулся.
Ковалевъ совершенно смѣшался, не зная, что дѣлать и что даже подумать. Въ это время послышался прiятный шумъ дамскаго платья: подошла пожилая дама, вся убранная кружевами, и съ нею тоненькая, въ бѣломъ платьѣ, очень мило рисовавшемся на ея стройной талiи, въ палевой шляпкѣ, легкой какъ пирожное. За ними остановился и открылъ табакерку высокiй гайдукъ съ большими бакенбардами и цѣлой дюжиной воротниковъ.
Ковалевъ подступилъ поближе, высунулъ батистовый воротничокъ манишки, поправилъ висѣвшiя на золотой цѣпочкѣ свои печатки и, улыбаясь по сторонамъ, обратилъ вниманiе на легонькую даму, которая, какъ весеннiй цвѣточекъ, слегка наклонялась и подносила ко лбу свою бѣленькую ручку съ полупрозрачными пальцами. Улыбка на лицѣ Ковалева раздвинулась еще далѣе, когда онъ увидѣлъ изъ-подъ шляпки ея кругленькiй, яркой бѣлизны подбородокъ и часть щеки, осѣненной цвѣтомъ первой весенней розы; но вдругъ онъ отскочилъ, какъ будто бы обжёгшись. Онъ вспомнилъ, что у него, вмѣсто носа, совершенно нѣтъ ничего, и слезы выжались изъ глазъ его. Онъ оборотился съ тѣмъ, чтобы напрямикъ сказать господину въ мундирѣ, что онъ только прикинулся статскимъ совѣтникомъ, что онъ плутъ и подлецъ и что онъ больше ничего, какъ только его собственный носъ... Но носа уже не было: онъ успѣлъ ускакать, вѣроятно, опять къ кому-нибудь съ визитомъ.
Это повергло Ковалева въ отчаянiе. Онъ пошелъ назадъ и остановился съ минуту подъ колоннадою, тщательно смотря во всѣ стороны, не попадется ли гдѣ носъ. Онъ очень хорошо помнилъ, что шляпа на немъ была, съ плюмажемъ и мундиръ съ золотымъ шитьемъ; но шинели не замѣтилъ, ни цвѣта его кареты, ни лошадей, ни даже того, былъ ли у него сзади какой-нибудь лакей и въ какой ливреѣ. При томъ каретъ неслось такое множество взадъ и впередъ и съ такою быстротою, что трудно было даже примѣтить; но если бы и примѣтилъ онъ какую-нибудь изъ нихъ, то не имѣлъ бы никакихъ средствъ остановить. День былъ прекрасный и солнечный. На Невскомъ народу была тьма; дамъ цѣлый цвѣточный водопадъ сыпался по всему тротуару, начиная отъ Полицейскаго до Аничкина моста. Вонъ и знакомый ему надворный совѣтникъ идетъ, котораго онъ называлъ подполковникомъ, особливо, ежели то случаюсь при постороннихъ. Вонъ и Ярыжкинъ, столоначальникъ въ сенатѣ, большой прiятель его, который вѣчно въ бостонѣ обремизивался, когда игралъ восемь. Вонъ и другой маiоръ, получившiй на Кавказѣ асессорство, махаетъ рукой, чтобы шелъ къ нему...
«А, чортъ возьми!» сказалъ Ковалевъ. «Эй, извозчикъ, вези прямо къ полицеймейстеру!».
Ковалевъ сѣлъ въ дрожки и только покрикивалъ извозчику: «Валяй во всю ивановскую!».
«У себя полицеймейстеръ?» вскричалъ онъ, взошедши въ сѣни.
«Никакъ нѣтъ», отвѣчалъ привратникъ: «только-что уѣхали».
«Вотъ тебѣ разъ!».
«Да», прибавилъ привратникъ: «а оно и не такъ давно, но уѣхалъ; минуточкой бы пришли раньше, то, можетъ, и застали бы дома».
Ковалевъ, не отнимая платка отъ лица, сѣлъ на извозчика и закричалъ отчаяннымъ голосомъ: «пошелъ!»
«Куда?» сказалъ извозчикъ.
«Пошелъ прямо!»
«Какъ — прямо? тутъ поворотъ: направо или налѣво?».
Этотъ вопросъ остановилъ Ковалева и заставилъ его опять подумать. Въ его положенiи слѣдовало ему прежде всего отнестись въ управу благочинiя, не потому, что оно имѣло прямое отношенiе къ полицiи, но потому, что ея распоряженiя могли быть гораздо быстрѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ; искать же удовлетворенiя по начальству того мѣста, при которомъ носъ объявилъ себя служащимъ, было бы безразсудно, потому что изъ собственныхъ отвѣтовъ носа уже можно было видѣть, что для этого человѣка ничего не было священнаго и онъ могь такъ же солгать и въ этомъ случаѣ, какъ солгалъ, увеѣряя, что онъ никогда не видался съ нимъ. Итакъ, Ковалевъ уже хотѣлъ было приказать ѣхать въ управу благочинiя, какъ опять пришла мысль ему, что этотъ плутъ и мошенникъ, который поступиль уже при первой встрѣчѣ такимъ безсовѣстнымъ образомъ, могъ опять удобно, пользуясь временемъ, какъ-нибудь улизнуть изъ города, — и тогда всѣ исканiя будутъ тщетны, или могутъ продолжиться, чего Боже сохрани, на цѣлый мѣсяцъ. Наконецъ, казалось, само Небо вразумило его. Онъ рѣшился отнестись прямо въ газетную экспедицiю и заблаговременно сдѣлать публикацiю съ обстоятельнымъ описанiемъ всѣхъ его качествъ, дабы всякiй встрѣтившiйся съ нимъ могъ въ ту же минуту его представить къ нему или, по крайней мѣрѣ дать знать о мѣстѣ его пребыванiя. Итакъ, онъ, рѣшивъ на этомъ, велѣлъ извозчику ѣхать въ газетную экспедицiю и во всю дорогу не переставалъ его тузить кулакомъ въ спину, приговаривая: «Скорѣй, подлецъ! Скорѣй, мошенникъ!» — «Эхъ, баринъ!» говорилъ извозчикъ, потряхивая головой и стегая вожжой свою лошадь, на которой: шерсть была длинная, какъ на болонкѣ. Дрожки наконецъ остановились, и Ковалевъ, запыхавшись, вбѣжалъ въ небольшую прiемную комнату, гдѣ сѣдой чиновникъ, въ старомъ фракѣ и въ очкахъ, сидѣлъ за столомъ и, взявши въ зубы перо, считаль принимаемыя мѣдныя деньги.
«Кто здѣсь принимаетъ объявленiя?» закричалъ Ковалевъ. «А, здравствуйте!»
«Мое почтенiе», сказалъ сѣдой чиновникъ, поднявши на минуту глаза и опустивши ихъ снова на разложенныя кучи денегъ.
«Я желаю припечатать...»
«Позвольте, прошу немножко повременить», произнесъ чиновникъ, ставя одною рукою цифру на бумагѣ и передвигая пальцемъ лѣвой руки два очка на счетахъ. Лакей съ галунами и съ довольно чистою наружностью, показывавшею пребыванiе его въ аристократическомъ домѣ, стоялъ возлѣ стола съ запискою въ рукахъ и почелъ приличнымъ показать свою, общежительность: «Повѣрите ли, сударь, что собачонка не стоитъ восьми гривенъ, т. е. я не далъ бы за нее и восьми грошей; а графиня любитъ, ей-Богу, любитъ, — и вотъ, тому, кто ее отыщетъ, сто рублей! Если сказать по приличiю, то вотъ такъ, какъ мы теперь съ вами, вкусы людей совсѣмъ несовмѣстны: ужъ когда охотникъ, то держи легавую собаку или пуделя; не пожалѣй пяти сотъ, тысячу дай, но за то ужъ чтобъ была собака хорошая".
Почтенный чиновникъ слушалъ это съ значительною миною и въ то же время занимался смѣтою, сколько буквъ въ принесенной запискѣ. По сторонамъ стояло множество старухъ, купеческихъ, сидѣльцевъ и дворниковъ съ записками. Въ одной значилось, что отпускается въ услуженiе кучеръ трезваго поведенiя; въ другой — малоподержанная коляска, вывезенная въ 1814 году изъ Парижа; тамъ отпускалась дворовая дѣвка 19 лѣтъ, упражнявшаяся въ прачешномъ дѣлѣ, годная и для другихъ работъ; прочныя дрожки безъ одной рессоры; молодая горячая лошадь въ сѣрыхъ яблокахъ, семнадцати лѣтъ отъ роду; новыя, полученныя изъ Лондона, сѣмена рѣпы и редиса; дача со всѣми угодьями: двумя стойлами для лошадей и мѣстомъ на которомъ можно развести превосходный березовый или еловый садъ; тамъ же находился вызовъ желающихъ купить старыя подошвы, съ приглашенiемъ явиться къ переторжкѣ каждый день отъ 8 до 3 часовъ утра. Комната, въ которой помѣщалось все это общество, была маленькая, и воздухъ въ ней былъ чрезвычайно густъ; но коллежскiй асессоръ Ковалевъ не могъ слышать запаха, потому что закрылся платкомъ,
и потому что самый носъ его находился, Богъ знаетъ, въ какихъ мѣстахъ.
«Милостивый государь, позвольте васъ попросить... мнѣ очень нужно», сказалъ онъ, наконецъ, съ нетерпѣнiемъ.
«Сейчасъ, сейчасъ!.. Два рубля сорокъ три копѣйки!.. Сiю минуту!.. Рубль шестьдесятъ четыре копѣйки!» говорилъ сѣдовласый господинъ, бросая старухамъ и дворникамъ записки въ глаза. «Вамъ что угодно?» наконецъ сказалъ онъ, обратившись къ Ковалеву.
«Я прошу...» сказалъ Ковалевъ «случилось мошенничество или плутовство — я до сихъ поръ не могу никакъ узнать. Я прошу только припечатать, что тотъ, кто ко мнѣ этого подлеца представить, получитъ достаточное вознаграждение».
«Позвольте узнать, какъ ваша фамилiя?»
«Нѣтъ, зачѣмъ же фамилiю? мнѣ нельзя сказать ее. У меня много знакомыхъ: Чехтарева, статская совѣтница, Пелагея Григорьевна Подточина, штабъ-офицерша... Вдругъ узнаютъ, Боже сохрани! Вы можете просто написать: коллежскiй асессоръ, или, еще лучше, состоящiй въ мaiopскомъ чинѣ».
«А сбѣжавшiй былъ вашъ дворовый человѣкъ?»
«Какое дворовый человѣкъ! это бы еще не такое большое мошенничество! Сбѣжалъ отъ меня... носъ...»
«Гм! какая странная фамилiя! И на большую сумму этотъ г. Носовъ обокралъ васъ?»
«Носъ, то есть... вы не то думаете! Носъ, мой собственный носъ пропалъ, неизвѣстно куда. Чортъ хотѣлъ подшутить надо мною!»
«Да какимъ же образомъ пропалъ? я что-то не могу хорошенько понять».
«Да я не могу вамъ сказать, какимъ образомъ; но главное то, что онъ разъѣзжаетъ теперь по городу и называетъ себя статскимъ совѣтникомъ. И потому я васъ прошу объявить, чтобы поймавшiй представилъ его немедленно ко мнѣ въ самомъ скорѣйшемъ времени. Вы посудите, въ самомъ дѣлѣ, какъ же мнѣ быть безъ такой замѣтной части тѣла? Это не то, что какой-нибудь мизинецъ на ногѣ, который я въ сапогъ — и никто не увидитъ, если его нѣтъ. Я бываю по четвергамъ у статской совѣтницы Чехтаревой; Подточина Пелагея Григорьевна, штабъ-офицерша, и у ней дочка очень хорошенькая, тоже очень xopoшiе знакомые; и вы посудите сами, какъ же мнѣ теперь... Мнѣ теперь къ нимъ нельзя явиться».
Чиновникъ задумался, что означали крѣпко сжавшiяся его губы.
«Нѣтъ, я не могу помѣстить такого объявленiя въ газетахъ», сказалъ онъ, наконецъ, послѣ долгаго молчанiя.
«Какъ? отчего?»
«Такъ. Газета можетъ потерять репутацiю. Если всякiй начнетъ писать, что у него сбѣжалъ носъ, то... И такъ уже говорятъ, что печатается много несообразностей и ложныхъ слуховъ».
«Да чѣмъ же это дѣло несообразное? Тутъ, кажется, ни чего нѣтъ такого».
«Это вамъ такъ кажется, что нѣтъ. А вотъ, на прошлой недѣлѣ, такой же былъ случай. Пришелъ чнновникъ такимъ же образомъ, какъ вы теперь пришли, принесъ записку, денегъ по расчету пришлось 2 р. 73 к., и все объявленiе состояло въ томъ, что сбежалъ пудель черной шерсти. Кажется, что бы тутъ такое? А вышелъ пасквиль: пудель-то этотъ былъ казначей, не помню, какого-то заведенiя».
«Да вѣдь я вамъ не о пуделѣ дѣлаю объявленiе, а о собственном моемъ носѣ: стало-быть, почти то же, что о самомъ себѣ».
«Нѣтъ, такого объявленiя я никакъ не могу помѣстить».
«Да когда у меня точно пропалъ носъ!»
«Если пропалъ, то это дѣло медика. Говорятъ, что есть такiе люди, которые могутъ приставить какой угодно носъ. Но, впрочемъ, я замѣчаю, что вы должны быть человѣкъ веселаго нрава и любите въ обществѣ пошутить».
«Клянусь вамъ, вотъ какъ Богъ святъ! Пожалуй, ужъ если до того дошло, то я покажу вамъ».
«Зачѣмъ безпокоиться!» продолжалъ чиновникъ: нюхая табакъ. «Впрочемъ, если не въ безпокойство», прибавилъ онъ съ движенiемъ любопытства: «то желательно бы взглянуть».
Колежскiй асессоръ отнялъ отъ лица платокъ.
«Въ самомъ дѣлѣ, чрезвычайно странно!» сказалъ чиновникъ: «мѣсто совершенно гладкое, какъ будто бы только-что выпеченный блинъ. Да, до невѣроятности ровное!»
«Ну, вы и теперь будете спорить? Вы видите сами, что нельзя не напечатать. Я вамъ буду особенно благодаренъ, и очень радъ, что этотъ случай доставилъ мнѣ удовольствiе съ вами познакомиться». Маiоръ, какъ видно изъ этого, рѣшился на сей разъ немного поподличать.
«Напечатать-то, конечно, дѣло небольшое», сказалъ чиновникъ: «только я не предвижу въ этомъ никакой для васъ выгоды. Если уже хотите, то отдайте тому, кто имѣетъ искусное перо, описать это, какъ рѣдкое произведенiе натуры, и напечатать эту статейку въ «Сѣверной Пчелѣ» (тутъ онъ понюхалъ еще разъ табаку), для пользы юношества (тутъ онъ утеръ носъ) или такъ, для общаго любопытства».
Коллежскiй асессоръ былъ совершенно обезнадеженъ. Онъ опустилъ глаза въ низъ газеты, гдѣ было извѣщенiе о спектакляхъ; уже лицо его было готово улыбнуться, встрѣтивъ имя актрисы, хорошенькой собою, и рука взялась за карманъ, есть ли при немъ синяя ассигнацiя, потому-что штабъ-офицеры, по мнѣнiю Ковалева, должны сидѣть въ креслахъ; но мысль о носѣ все испортила!
Самъ чиновникъ, казалось, былъ тронутъ затруднительнымъ положенiемъ Ковалева. Желая сколько-нибудь облегчить его горесть, онъ почелъ приличнымъ выразить участiе свое въ нѣсколькихъ словахъ: "Мнѣ, право, очень прискорбно, что съ вами случился такой анекдотъ. Не угодно ли вамъ понюхать табачку? это разбиваетъ головныя боли и печальныя расположенiя; даже въ отношенiи къ гемороидамъ это хорошо». Говоря это, чиновникъ поднесъ Ковалеву табакерку, довольно ловко подвернувъ подъ нее крышку съ портретомъ какой-то дамы въ шляпкѣ.
Этотъ неумышленный поступокъ вывелъ изъ терпѣнiя Ковалева. «Я не понимаю, какъ вы находите мѣсто шуткамъ», сказалъ онъ съ сердцемъ: «развѣ вы не видите, что у меня нѣтъ именно того, чѣмъ бы я могъ понюхать? Чтобъ чортъ побралъ вашъ табакъ! Я теперь, не могу смотрѣть на него, и не только на скверный вашъ березинскiй, но хоть бы вы поднесли мнѣ самаго рапе». Сказавши это, онъ вышелъ, глубоко раздосадованный, изъ газетной экспедицiи и отправился къ частному приставу.
Ковалевъ вошелъ къ нему въ то время, когда онъ потянулся, крякнулъ и сказалъ: «Эхъ, славно засну два часика!» и потому можно было предвидѣть, что приходъ коллежскаго асессора былъ совершенно не во-время. Частный былъ большой поощритель всѣхъ искусствъ и мануфактурностей; но государственную ассигнацiю предпочиталъ всему. «Это вещь», обыкновенно говорить онъ: «ужѣ нѣтъ ничего лучше этой вещи: ѣсть не проситъ, мѣста займеть немного, въ карманѣ всегда помѣстится, уронишь — не расшибется».
Частный принялъ довольно сухо Ковалева и сказалъ, что послѣ обѣда не то время, чтобы производить слѣдствiе, что сама натура назначила, чтобы, наѣвшись, немного отдохнуть (изъ этого коллежскiй асессоръ могъ видѣть, что частному приставу были не безъизвѣстны изреченiя древнихъ мудрецовъ), что у порядочнаго человѣка не оторвутъ носа.
То-есть, не въ бровь, а прямо въ глазъ! Нужно замѣтить, что Ковалевъ былъ чрезвычайно обидчивый человѣкъ. Онъ могъ простить все, что ни говорили о немъ самомъ, но никакъ не извинялъ, если это относилось къ чину или званiю. Онъ даже полагалъ, что въ театральныхъ пьесахъ можно пропускать все, что относится къ оберъ-офицерамъ, но на штабъ-офицеровъ никакъ не должно нападать. Прiемъ частнаго такъ его сконфузилъ, что онъ тряхнулъ головою и сказалъ съ чувствомъ достоинства, немного разставивъ свои руки: «Признаюсь, послѣ этакихъ обидныхъ съ вашей стороны замѣчанiй, я ничего не могу прибавить...» и вышелъ.
Онъ прiѣхалъ домой, едва слыша подъ собою ноги. Были уже сумерки. Печальною или чрезвычайно гадкою показалась ему квартира послѣ всѣхъ этихъ неудачныхъ исканiй. Взошедши въ переднюю, увидѣлъ онъ на кожаномъ запачканномъ диванѣ лакея своего Ивана, который, лежа на спинѣ, плевалъ въ потолокъ и попадалъ довольно удачно въ одно, и то же мѣсто. Такое равнодушiе человѣка взбѣсило его; онъ ударилъ его шляпою по лбу, примолвивъ: «Ты, свинья, всегда глупостями занимаешься!»
Иванъ вскочилъ вдругъ со своего мѣста и бросился со всѣхъ ногъ снимать съ него плащъ.
Вошедши въ свою комнату, маiоръ, усталый и печальный, бросился въ кресла и наконецъ, послѣ нѣсколькихъ вздоховъ, сказалъ:
«Боже мой! Боже мой! За что это такое несчастiе? Будь я безъ руки или безъ ноги — все бы это лучше; но безъ носа человѣкъ — чортъ знаетъ что: птица не птица, гражданинъ не гражданинъ, — просто, возьми да и вышвырни за окошко! И пусть бы уже на войнѣ отрубили, или на дуэли, или я самъ былъ причиною; но вѣдь пропалъ ни за что, ни про что, пропалъ даромъ, ни за грошъ!.. Только, нѣтъ, не можетъ быть», прибавилъ онъ, немного подумавъ: «невѣроятно, чтобы носъ пропалъ, никакимъ образомъ невѣроятно. Это, вѣрно, или во снѣ снится, или, просто, грезится; можетъ-быть, я какъ-нибудь, ошибкою, выпилъ вмѣсто воды водку, которою вытираю послѣ бритья себѣ бороду. Иванъ, дуракъ, не принялъ, и я, вѣрно, хватилъ ея». Чтобы дѣйствительно увѣриться, что онъ не пьянъ, маiоръ ущипнулъ себя такъ больно, что самъ вскрикнулъ. Эта боль совершенно увѣрила его, что онъ дѣйствуетъ и живетъ наяву. Онъ потихоньку приблизился къ зеркалу и сначала зажмурилъ глаза съ тою мыслью, что авось-либо носъ покажется на своемъ мѣстѣ; но въ ту-жъ минуту отскочилъ назадъ, сказавши: «Экой пасквильный видъ!»
Это было, точно, непонятно. Если бы пропала пуговица, серебряная ложка, часы или что-нибудь подобное, — но пропасть, и кому же пропасть? и притомъ еще на собственной квартирѣ!.. Маiоръ Ковалевъ, сообразя всѣ обстоятельства, предполагалъ едва ли не ближе всего къ истинѣ, что виною этого долженъ быть не кто другой, какъ штабъ-офицерша Подточина, которая желала, чтобы онъ женился на ея дочери. Онъ и самъ любилъ за нею приволокнуться, но избѣгалъ окончательной раздѣлки. Когда же штабъ-офицерша объявила ему напрямикъ, что она хочетъ выдать ее за него, онъ потихоньку отчалилъ съ своими комплиментами, сказавши, что еще молодъ, что нужно ему прослужить лѣтъ пятокъ, чтобы уже ровно было сорокъ два года. И потому штабъ-офицерша, вѣрно изъ мщенiя, рѣшилась его испортить и наняла для этого какихъ-нибудь колдовокъ-бабъ, потому что никаким образомъ нельзя было предположить, чтобы носъ былъ отрѣзанъ: никто не входилъ къ нему въ комнату; цырюльникъ же, Иванъ Яковлевичъ, брилъ его еще въ среду, а въ продолженiе всей среды и даже во весь четвертокъ носъ у него былъ цѣлъ, — это онъ помнилъ и зналъ очень хорошо; притомъ, была бы имъ чувствуема боль, и, безъ сомнѣнiя, рана не могла бы такъ скоро зажить и быть гладкою, какъ блинъ. Онъ строилъ въ головѣ планы: звать ли штабъ-офицершу формальнымъ порядкомъ въ судъ, или явиться къ ней самому и уличить ее. Размышленiя его прерваны были свѣтомъ, который блеснулъ сквозь всѣ скважины дверей и далъ знать, что свѣча въ передней уже зажжена Иваномъ. Скоро показался и самъ Иванъ, неся ее передъ собою и озаряя ярко всю комнату. Первымъ движенiемъ Ковалева было схватить платокъ и закрыть то мѣсто, гдѣ вчера еще былъ носъ, чтобы въ самомъ деле глупый человѣкъ не зазѣвался, увидя у барина такую странность.
Не успѣлъ Иванъ уйти въ конуру свою, какъ послышался въ передней незнакомый голосъ, произнесшiй: «Здѣсь ли живетъ коллежскiй асессоръ Ковалевъ?»
«Войдите, маiоръ Ковалевъ здѣсь», сказалъ Ковалевъ, вскочивши поспѣшно и отворяя дверь.
Вошелъ полицейскiй чиновникъ, красивой наружности, съ бакенбардами не слишкомъ свѣтлыми и не темными, съ довольно полными щеками, тотъ самый, который, въ началѣ повѣсти, стоялъ въ концѣ Исаакiевскаго моста.
«Вы изволили затерять носъ свой?»
«Такъ точно».
«Онъ теперь найденъ».
«Что вы говорите?» закричалъ маiоръ Ковалевъ. Радость отняла у него языкъ. Онъ глядѣлъ въ оба на стоявшаго передъ нимъ квартальнаго, на полныхъ губахъ и щекахъ котораго ярко мелькалъ трепетный свѣтъ свѣчи. «Какимъ образомъ?»
«Страннымъ случаемъ: его перехватили почти на дорогѣ. Онъ уже садился на дилижансъ и хотѣлъ уѣхать въ Ригу. И паспортъ давно былъ написанъ на имя одного чиновника. И странно то, что я самъ принялъ его сначала за господина; но, къ счастiю, были со мной очки, и я тотъ же часъ увидѣлъ, что это былъ носъ. Вѣдь я близорукъ, и если вы станете передо мною, то я вижу только, что у васъ лицо, но ни носа, ни бороды, ничего не замѣчу. Моя теща, то-есть мать жены моей, тоже ничего не видитъ».
Ковалевъ былъ внѣ себя. «Гдѣ же онъ? гдѣ? я сейчасъ побѣгу».
«Не безпокойтесь. Я, зная, что онъ вамъ нуженъ, принесъ его съ собою. И странно то, что главный участникъ въ этомъ дѣлѣ есть мошенникъ-цырюльникъ на Вознесенской улицѣ, который сидитъ теперь на съѣзжей. Я давно подозрѣвалъ его въ пьянствѣ и воровствѣ, и еще третьяго дня стащилъ онъ въ одной лавочкѣ бортище пуговицъ. Носъ вашъ совершенно таковъ, какъ былъ». При этомъ квартальный полѣзъ въ карманъ и вытащилъ оттуда завернутый въ бумажкѣ носъ.
«Такъ, онъ!» закричалъ Ковалевъ: «точно, онъ! Выкушайте сегодня со мною чашечку чаю».
«Почелъ бы за большую прiятность, но никакъ не могу: мнѣ нужно заѣхать отсюда въ смирительный домъ... Очень большая поднялась дороговизна на всѣ припасы... У меня въ домѣ живетъ и теща, то-есть мать моей жены, и дѣти; старшiй особенно подаетъ большiя надежды, очень умный мальчишка; но средствъ для воспитанiя совершенно нѣтъ никакихъ...»
Коллежскiй асессоръ, по уходѣ квартальнаго; нѣсколько минутъ оставался въ какомъ-то неопредѣленномъ состоянiи и едва черезъ нѣсколько минутъ пришелъ въ возможность видеть и чувствовать: въ такое безпамятство повергла eго неожиданная радость. Онъ взялъ бережливо найденный носъ въ обѣ руки, сложенныя горстью, и еще разъ разсмотрѣлъ его внимательно.
«Такъ, онъ! точно, онъ!» говорилъ маiоръ Ковалевъ. «Вотъ и прыщикъ на лѣвой сторонѣ, вскочившiй вчерашняго дня». Маiоръ чуть не засмѣялся отъ радости.
Но на свѣтѣ нѣтъ ничего долговременнаго, а потому и радость, въ слѣдующую минуту за первою, уже не такъ жива; въ третью минуту она становится еще слабѣе и, на конецъ, незамѣтно сливается съ обыкновеннымъ положенiемъ души, какъ на водѣ кругъ, рожденный паденiемъ камешка, наконецъ сливается съ гладкою поверхностью. Ко валевъ началъ размышлять и смекнулъ, что дело еще не кончено: носъ найденъ, но вѣдь нужно же его приставить, помѣстить на свое мѣсто.
«А что, если онъ не пристанетъ?»
При такомъ вопросѣ, сдѣланномъ самому себѣ, маiоръ поблѣднѣлъ.
Съ чувствомъ неизъяснимаго страха бросился онъ къ столу, придвинулъ зеркало, чтобы какъ-нибудь не поставить носъ криво. Руки его дрожали. Осторожно и осмотрительно наложилъ онъ его на прежнее мѣсто. О, ужасъ! носъ не приклеивался!.. Онъ поднесъ его ко рту, нагрѣлъ его слегка своимъ дыханiемъ и опять поднесъ къ гладкому мѣсту, находившемуся между двухъ щекъ; но носъ никакимъ образомъ не держался.
«Ну, ну же! полѣзай, дуракъ!» говорилъ онъ ему; но носъ былъ какъ деревянный и падалъ на столъ съ такимъ страннымъ звукомъ, какъ будто бы пробка. Лицо маiора судорожно скривилось. «Неужли онъ не прирастетъ?» говорилъ онъ въ испугѣ. Но сколько разъ ни подносилъ онъ его на его же собственное мѣсто — старанiе было попрежнему, неуспѣшно.
Онъ кликнулъ Ивана и послалъ его за докторомъ, который занималъ въ томъ же самомъ домѣ лучшую квартиру въ бельэтажѣ. Докторъ этотъ былъ видный собою мужчина, имѣлъ прекрасныя смолистыя бакенбарды, свѣжую, здоровую докторшу, ѣлъ поутру свѣжiя яблоки и держалъ ротъ въ не обыкновенной чистотѣ, полоща его каждое утро почти три четверти часа и шлифуя зубы пятью разныхъ родовъ щеточками. Докторъ явился въ ту же минуту. Спросивши, какъ давно случилось несчастiе, онъ поднялъ маiора Ковалева за подбородокъ и далъ ему большимъ пальцемъ щелчка въ то самое мѣсто, гдѣ прежде былъ носъ, такъ что маiоръ долженъ былъ откинуть свою голову назадъ съ такою силою, что ударился затылкомъ въ стѣну. Медикъ сказалъ, что это ничего, и, посовѣтовавши отодвинуться немного отъ стѣны, велѣлъ ему перегнуть голову сначала на правую сторону и, пощупавши то мѣсто, гдѣ прежде былъ носъ, сказалъ: «гм!» потомъ велѣлъ ему перегнуть голову на лѣвую сторону и сказалъ: «гм!» и въ заключенiе далъ опять ему большимъ пальцемъ щелчка, такъ что маiоръ Ковалевъ дернулъ головою, какъ конь, которому смотрятъ въ зубы. Сдѣлавши такую пробу, медикъ покачалъ головою и сказалъ: «Нѣтъ, нельзя. Вы ужъ лучше такъ оставайтесь, потому что можно сдѣлать еще хуже. Оно, конечно, приставить можно; я бы, пожалуй, вамъ сейчасъ приставилъ его; но я васъ увѣряю, что это для васъ хуже».
«Вотъ хорошо! какъ же мнѣ оставаться безъ носу?» сказалъ Ковалевъ: «ужъ хуже не можетъ быть, какъ теперь. Это, просто, чортъ знаетъ что! Куда же я съ этакою пасквильностью покажусь? Я имѣю хорошее знакомство: вотъ и сегодня мнѣ нужно быть на вечерѣ въ двухъ домахъ. Я со многими знакомъ; статская совѣтница Чехтарева, Подточина, штабъ-офицерша... хоть послѣ теперешняго поступка ея я не имѣю съ ней другого дѣла, какъ только чрезъ полицiю. Сдѣлайте милость», продолжалъ Ковалевъ умоляющимъ голосомъ: «нѣтъ ли средства? какъ-нибудь приставьте: хоть не хорошо, лишь бы только держался; я даже могу его слегка подпирать рукою въ опасныхъ случаяхъ. Я же притомъ и не танцую, чтобы могъ вредить какимъ-нибудь неосторожнымъ движенiемъ. Все, что относится на-счетъ благодарности за визиты, ужъ будьте увѣрены, сколько дозволятъ мои средства...»
«Вѣрите ли», сказалъ докторъ ни громкимъ, ни тихимъ голосомъ, но чрезвычайно увѣтливымъ и магнетическимъ: «что я никогда изъ корысти не лѣчу. Это противно моимъ правиламъ и моему искусству. Правда, я беру за визиты, но единственно съ тѣмъ только, чтобы не обидѣть моимъ отказомъ. Конечно, я бы приставилъ вашъ носъ; но я васъ увѣряю честью, если уже вы не вѣрите моему слову, что это будетъ гораздо хуже. Предоставьте лучше дѣйствiю самой натуры. Мойте чаще холодною водою, и я васъ увѣряю, что вы, не имѣя носа, будете такъ же здоровы, какъ если бы имѣли его. А носъ я вамъ совѣтую положить въ банку со спиртомъ, или, еще лучше, влить туда двѣ столовыя ложки острой водки и подогрѣтаго уксуса, — и тогда вы мо жете взять за него порядочныя деньги. Я даже самъ возьму его, если вы только не подорожитесь.
«Нѣтъ, нѣтъ! ни за что не продамъ!» вскричалъ отчаянный маiоръ Ковалевъ: «лучше пусть онъ пропадетъ!»
«Извините!» сказалъ докторъ, откланиваясь: «я хотѣлъ быть вамъ полезнымъ... Что-жъ дѣлать! По крайней мѣрѣ, вы видѣли мое старанiе». Сказавши это, докторъ съ благородною осанкою вышелъ изъ комнаты. Ковалевъ не замѣтилъ даже лица его и въ глубокой безчувственности видѣлъ только выглядывавшiе изъ рукавовъ его чернаго фрака рукавчики бѣлой и чистой, какъ снѣгъ, рубашки.
Онъ рѣшился на другой же день, прежде представленiя жалобы, писать къ штабъ-офицершѣ, не согласится ли она безъ бою возвратить ему то, что слѣдуетъ. Письмо было такого содержанiя:
Милостивая государыня,
Александра Григорьевна!
Не могу понять страннаго со стороны Вашей дѣйствiя. Будьте увѣрены, что, поступая такимъ образомъ, ничего Вы не выиграете и ничуть не принудите меня жениться на Вашей дочери. Повѣрьте, что исторiя насчетъ моего носа совершенно извѣстна, равно какъ и то, что въ этомъ Вы есть главныя участницы, а не кто другой. Внезапное его отдѣленiе съ своего мѣста, побѣгъ и маскированiе, то подъ видомъ одного чиновника, то, наконецъ, въ собственномъ видѣ, есть больше ничего, какъ слѣдствiе волхвованiй, произведенныхъ Вами или тѣми, которые упражняются въ подобныхъ Вамъ благородныхъ занятiяхъ. Я съ своей стороны почитаю долгомъ васъ предувѣдомить: если упоминаемый мною носъ не будетъ сегодня же на своемъ мѣстѣ, то я приужденъ буду прибѣгнуть къ защитѣ и покровительству законовъ.
Впрочемъ, съ совершеннымъ почтенiемъ къ Вамъ, имѣю честь быть
Вашъ покорный слуга
Платонъ Ковалевъ.
***
Милостивый государь,
Платонъ Кузьмичъ!
Чрезвычайно удивило меня письмо Ваше. Я, признаюсь Вамъ по откровенности, никакъ не ожидала, а тѣмъ болѣе относительно несправедливыхъ укоризнъ со стороны Вашей. Предувѣдомляю Васъ, что я чиновника, о которомъ упоминаете Вы, никогда не принимала у себя въ домѣ, ни замаскированнаго, ни въ настоящемъ видѣ. Бывалъ у меня, правда, Филиппъ Ивановичъ Потанчиковъ. И хотя онъ, точно, искалъ руки моей дочери, будучи самъ хорошаго, трезваго поведенiя и великой учености, но я никогда не подавала ему никакой надежды. Вы упоминаете еще о носѣ. Если Вы разумѣете подъ симъ, что будто бы я хотѣла оставить Васъ съ носомъ, то есть, дать Вамъ формальный отказъ; то меня удивляетъ, что Вы сами объ этомъ говорите, тогда какъ я, сколько Вамъ извѣстно, была совершенно противнаго мнѣнiя, и если Вы теперь же посватаетесь на моей дочери законнымъ образомъ, я готова сей же часъ удовлетворить Васъ, ибо это составляло всегда предметъ моего живѣйшаго желанiя, въ надеждѣ чего остаюсь всегда готовою къ услугамъ Вашимъ
Александра Подточина.
«Нѣтъ», говорилъ Ковалевъ, прочитавши письмо: «она, точно, не виновата. Не можетъ быть! Письмо такъ написано, какъ не можетъ написать человѣкъ, виноватый въ преступленiи». Коллежскiй асессоръ былъ въ этомъ свѣдущъ, потому что былъ посыланъ нѣсколько разъ на слѣдствiе еще въ Кавказской области. «Какимъ же образомъ, какими судьбами это приключилось? Только чортъ разберетъ это!» сказалъ онъ наконецъ, опустивъ руки.
Между тѣмъ слухи объ этомъ необыкновенномъ происшествiи распространились по всей столицѣ и, какъ водится, не безъ особенныхъ прибавленiй. Тогда умы всѣхъ именно настроены были къ чрезвычайному: недавно только-что занимали публику опыты дѣйствiя магнетизма. Притомъ, исторiя о танцующихъ стульяхъ въ Конюшенной улицѣ была еще свѣжа, и потому нечего удивляться, что скоро начали говорить, будто носъ коллежскаго асессора Ковалева ровно въ три часа прогуливается по Невскому проепекту. Любопытныхъ стекалось каждый день множество. Сказалъ кто-то, что носъ будто бы находился въ магазинѣ Юнкера — и возлѣ Юнкера такая сдѣлалась толпа и давка, что должна была вступиться даже полицiя. Одинъ спекуляторъ почтенной наружности, съ бакенбардами, продававшiй при входѣ въ театръ разные cyxie кондитерскiе пирожки, нарочно надѣлалъ прекрасныхъ деревянныхъ, прочныхъ скамеекъ, на которыя приглашалъ любопытныхъ становиться, за восемьдесятъ копѣекъ отъ каждаго посѣтителя. Одинъ заслуженный полковникъ нарочно для этого вышелъ раньше изъ дому и съ большимъ трудомъ пробрался сквозь толпу; но, къ большому негодованию своему, увиделъ въ окнѣ магазина, вмѣсто носа, обыкновенную шерстяную фуфайку и литографированную картинку съ изображенiемъ дѣвушки, поправлявшей чулокъ, и глядѣвшаго на нее изъ-за дерева франта съ откиднымъ жилетомъ и небольшою бородкою, — картинку, уже болѣе десяти лѣтъ висящую все на одномъ мѣсте. Отошедъ, онъ сказалъ съ досадою: «Какъ можно этакими глупыми и неправдоподобными слухами смущать народъ?» Потомъ пронесся слухъ, что не на Невскомъ проспектѣ, а въ Таврическомъ саду прогуливается носъ мaiopa Ковалева; что будто бы онъ давно уже тамъ; что когда еще проживалъ тамъ Хозревъ-Мирза, то очень удивлялся этой странной игрѣ природы. Нѣкоторые изъ студентовъ Хирургической Академiи отправились туда. Одна знатная почтенная дама просила особеннымъ письмомъ смотрителя за садомъ показать дѣтямъ ея этотъ рѣдкiй феноменъ и, если можно, съ объясненiемъ наставительнымъ и назидательнымъ для юношей.
Всѣмъ этимъ происшествiямъ были чрезвычайно рады всѣ свѣтскiе необходимые посѣтители раутовъ, любившiе смѣшить дамъ, у которыхь запасъ въ то время совершенно истощился. Небольшая часть почтенныхъ и благонамѣренныхъ людей была чрезвычайно недовольна. Одинъ господинъ говорилъ съ негодованiемъ, что онъ не понимаетъ, какъ въ нынѣшнiй просвѣщенный вѣкъ могутъ распространяться нелепыя выдумки, и что онъ удивляется, какъ не обратитъ на это внимание правительство. Господинъ этотъ, какъ видно, принадлежалъ къ числу тѣхъ господъ, которые желали бы впутать правительство во все, даже въ свои ежедневныя ссоры съ женою. Вслѣдъ за этимъ... но здѣсь вновь все происшествiе скрывается туманомъ, и что было потомъ — рѣшительно неизвѣстно.
III.
Чепуха совершенная дѣлается на свѣтѣ. Иногда вовсе нѣтъ никакого правдоподобiя: вдругъ тотъ самый носъ, который разъѣзжалъ въ чинѣ статскаго совѣтника и надѣлалъ столько шуму въ городѣ, очутился, какъ ни въ чемъ не бывало, вновь на своемъ мѣстѣ, то-есть именно между двухъ щекъ мaiopa Ковалева. Это случилось уже апрѣля 7 числа. Проснувшись и нечаянно взглянувъ въ зеркало, видить онъ: носъ! хвать рукою — точно, носъ! «Эге!» сказалъ Ковалевъ, и въ радости чуть не дернулъ по всей комнатѣ босикомъ трепака; но вошедшiй Иванъ помѣшалъ. Онъ приказалъ тотъ же часъ дать себѣ умыться и, умываясь, взглянулъ еще разъ въ зеркало — носъ! Вытираясь полотенцемъ, онъ опять взглянулъ въ зеркало — носъ!
«А посмотри, Иванъ, кажется, у меня на носу какъ будто прыщикъ», сказалъ онъ и между тѣмъ думалъ: «Вотъ бѣда, какъ Иванъ скажетъ: «Да нѣтъ, сударь, не только прыщика, а самаго носа нѣтъ!»
Но Иванъ сказалъ: «Ничего-съ, никакого прыщика: носъ чистый!»
«Хорошо, чортъ побери!» сказалъ самъ себѣ маiоръ и щелкнулъ пальцами. Въ это время вьглянулъ въ дверь цырюльникъ Иванъ Яковлевичъ, но такъ боязливо, какъ кошка, которую только-что высѣкли за кражу сала.
«Говори впередъ: чисты руки?» кричал еще издали ему Ковалевъ.
«Чисты».
«Врешь!»
«Ей Богу-съ чисты, сударь».
«Ну, смотри же».
Ковалевъ сѣлъ. Иванъ Яковлевичъ закрылъ его салфеткою и, въ одно мгновенье, съ помощью кисточки, превратиль всю бороду его и часть щеки въ кремъ, какой подают на купеческихъ именинахъ. «Вишь ты!» сказалъ самѣ ceбе Иванъ Яковлевичъ, взглянувши на носъ, и потомъ перегнулъ голову на другую сторону и посмотрѣлъ на него сбоку: «Вона! экъ его, право, какъ подумаешь», продолжалъ онъ, и долго смотрѣлъ на носъ. Наконецъ, легонько, съ бережливостью, какую только можно себѣ вообразить, онъ приподнялъ два пальца съ тѣмъ, чтобы поймать его за кончикъ. Такова ужъ была система Ивана Яковлевича.
«Ну, ну, ну, смотри!» закричал Ковалевъ. Иванъ Яковлевичъ и руки опустилъ, оторопѣлъ и смутился, какъ ни когда не смущался. Наконецъ, осторожно сталъ онъ щекотать бритвой у него подъ бородою, и хотя ему было совсѣм не сподручно и трудно брить безъ придержки за нюхательную часть тѣла, однакоже, кое-какъ, упираясь своимъ шероховатымъ большимъ пальцемъ ему въ щеку и въ нижнюю десну, наконецъ, одолѣлъ всѣ препятствiя и выбрилъ.
Когда все было готово, Ковалевъ поспѣшилъ тотъ же часъ одѣться, взялъ извозчика и поѣхалъ прямо въ кондитерскую. Входя, закричалъ онъ еще издали: «Мальчикъ, чашку шоколаду!» а самъ въ ту же минуту къ зеркалу — есть носъ. Онъ весело оборотился назадъ и съ сатирическимъ видомъ посмотрѣлъ, нѣсколько прищуря глазъ, на двухъ военныхъ, у одного изъ которыхъ былъ носъ никакъ не больше жилетной пуговицы. Послѣ того отправился онъ въ канцелярiю того департамента, гдѣ хлопоталъ объ вице-губернаторскомъ мѣсте, а въ случаѣ неудачи — объ экзекуторскомъ. Проходя чрезъ прiемную, онъ взглянулъ въ зеркало — есть носъ. Потомъ поѣхалъ онъ къ другому коллежскому асессору, или маiopy, большому насмѣшнику, которому онъ часто говорилъ въ отвѣтъ на разныя занозистыя замѣтки: «Ну, ужъ ты, я тебя знаю, ты шпилька!» Дорогою онъ подумалъ: «Если и маiоръ не треснетъ со смѣху, увидѣвши меня, тогда ужъ вѣрный знакъ, что все, что ни есть, сидитъ на своемъ мѣстѣ». Но коллежскiй асессоръ ничего. «Хорошо, хорошо, чортъ побери!» подумалъ про себя Ковалевъ. На дорогѣ встрѣтилъ онъ штабъ-офицершу Подточину вмѣстѣ съ дочерью, раскланялся съ ними и былъ встрѣчен съ радостными восклицанiями: стало — быть, ни чего, въ немъ нѣтъ никакого ущерба. Онъ разговаривалъ съ ними очень долго, и нарочно, вынувши табакерку, набивалъ передъ ними весьма долго свой носъ съ обоихъ подъѣздовъ, приговаривая про себя: «Вотъ, молъ, вамъ, бабье, куриный народъ! а на дочкѣ все-таки не женюсь. Такъ, просто, par amour — изволь!» И маiоръ Ковалевъ съ тѣхъ поръ прогуливался, какъ ни въ чемъ не бывало, и на Невскомъ проспектѣ, и въ театрахъ, и вездѣ. И носъ тоже, какъ ни въ чемъ не бывало, сидѣлъ на его лицѣ, не пока зывая даже вида, чтобы отлучался по сторонамъ. И после того мaiopa Ковалева видѣли вѣчно въ хорошемъ юморѣ, улыбающагося, преслѣдующаго рѣшительно всѣхъ хорошеньких дамъ и даже остановившагося одинъ разъ передъ лавочкой въ Гостиномъ дворѣ и покупавшаго какую-то орденскую ленточку, неизвѣстно для какихъ причинъ, потому что онъ самъ не былъ кавалеромъ никакого ордена.
Вотъ какая исторiя случилась въ сѣверной столицѣ нашего обширнаго государства! Теперь только, по соображенiи всего, видимъ, что въ ней есть много неправдоподобнаго. Не говоря уже о томъ, что, точно, странно сверхъ естественное отдѣленiе носа и появленiе его въ разныхъ мѣстахъ въ видѣ статскаго совѣтника, — какъ Ковалевъ не смекнулъ, что нельзя чрезъ газетную экспедицiю объявлять о носѣ? Я здѣсь не въ томъ смыслѣ говорю, чтобы мнѣ казалось дорого заплатить за объявленiе: это вздоръ, и я совсѣмъ не изъ числа корыстолюбивыхъ людей; но неприлично, неловко, нехорошо! И опять тоже: какъ носъ очутился въ печеномъ хлѣбѣ, и какъ самъ Иванъ Яковлевичъ?.. Нѣтъ, этого я никакъ не понимаю, рѣшительно не понимаю! Но, что страннѣе, — что непонятнѣе всего, это то, какъ авторы могутъ брать подобные сюжеты. Признаюсь, это ужъ совсѣмъ непостижимо, это точно... нѣтъ, нѣтъ! совсѣмъ не понимаю. Во-первыхъ, пользы отечеству рѣшительно никакой; во-вторыхъ... но и во-вторыхъ тоже нѣтъ пользы. Просто, я не знаю, что это...
А однакоже, при всемъ томъ, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, можетъ даже... ну, да и гдѣ-жъ не бываетъ несообразностей? — а все, однакоже, какъ поразмыслишь, во всемъ этомъ, право, есть что-то. Кто что ни говори, а подобныя происшествiя бываютъ на свѣтѣ, — редко, но бываютъ. Кузьма Ткач: художественная ковка металла
|
