То, чего не было.
Въ одинъ прекрасный іюньскій день - а прекрасный онъ былъ потому, что было двадцать восемь градусовъ по Реомюру-въ одинъ прекрасный іюньскій день было вездѣ жарко, а на полянкѣ въ саду, гдѣ стояла копна недавно скошеннаго сѣна, было еще жарче, потому что мѣсто было закрытое отъ вѣтра густымъ, прегустымъ вишнякомъ. Все почти спало: люди наѣлись и занимались послѣобѣденными боковыми занятіями; птицы примолкли, даже многія насѣкомыя попрятались отъ жары. О домашнихъ животныхъ нечего и говорить: скотъ крупный и мелкій прятался подъ навѣсъ: собака, вырывъ себѣ подъ амбаромъ яму, улеглась туда и. полузакрывъ глаза, прерывисто дышала, высунувъ розовый языкъ чуть не на полъ-аршина; иногда она, очевидно отъ тоски, происходящей отъ смертельной жары, такъ зѣвала, что при этомъ даже раздавался тоненькій визгъ: свиньи, маменъка съ тринадцатью дѣтками, отправились на берегъ и улеглисъ въ черную, жирную грязь, при чемъ изъ грязи видны были только сопѣвшіе и храпѣвшіе свиные пятачки съ двумя дырочками, продолговатыя, облитыя грязью спины, да огромныя повислыя уши. Однѣ куры, не боясь жары, кое-какъ убивали время, разгребая лапами сухую землю противъ кухоннаго крыльца, въ которой, какъ онѣ отлично знали, не было уже ни одного зернышка; да и то пѣтуху, должно быть, приходилось плохо, потому что иногда онъ принималъ глупый видъ и во все горло кричалъ: "какой скандалъ!"
Вотъ мы ушли съ полянки, на которой жарче всего, а на этой-то полянкѣ и сидѣло цѣлое общество неспавшихъ господъ. То-есть сидѣли-то не всѣ; старый гнѣдой, напримѣръ, съ опасностыо для своихъ боковъ отъ кнута кучера Антона разгребавшій копну сѣна, будучи лошадью, вовсе и сидѣть не умѣлъ; гусеница какой-то бабочки тоже не сидѣла, а скорѣе лежала на животѣ; но дѣло вѣдь не въ словѣ. Подъ вишнею собралась маленькая, но очень серьезная компанія: улитка, навозный жукъ, ящерица, вышеупомянутая гусеница; прискакалъ кузнечикъ. Возлѣ стоялъ и старый гнѣдой, прислушиваясь къ ихъ рѣчамъ однимъ, повернутымъ къ нимъ, гнѣдымъ ухомъ, съ торчащими изнутри темно-сѣрыми волосами; а на гнѣдомъ сидѣли двѣ мухи.
Компанія вѣжливо, но довольно одушевленно спорила, при чемъ, какъ и слѣдуетъ быть, никто ни съ кѣмъ не соглашался, такъ какъ каждый дорожилъ независимостъю своего мнѣнія и характера.
- По-моему, - говорилъ навозный жукъ - порядочное животное прежде всего должно заботиться о своемъ потомствѣ. Жизнь есть трудъ для будущаго поколѣнія. Тотъ, кто сознательно исполняетъ обязанности, возложенныя на него природой, тотъ стоитъ на твердой почвѣ: онъ знаетъ свое дѣло, и что бы ни случилось, не будетъ въ отвѣтѣ. Посмотрите на меня: кто трудится больше моего? Кто цѣлые дни безъ отдыха катаетъ такой тяжелый шаръ - шаръ, мною же столь искусно созданный изъ навоза, съ великой цѣлью дать возможность вырости новымъ, подобнымъ мнѣ. навознымъ жукамъ? Но зато не думаю, чтобы кто нибудь былъ такъ спокоенъ совѣстью и съ чистымъ сердцемъ могъ бы сказать: "Да, я сдѣлалъ все, что могъ и долженъ былъ сдѣлать", какъ скажу я, когда на свѣтъ явятся новые навозные жуки. Вотъ что значитъ трудъ!
- Поди ты, братецъ, съ своимъ трудомъ! - сказалъ муравей, притащившій во время рѣчи навознаго жука, несмотря на жару, чудовищный кусокъ сухого стебля. Онъ на минуту остановился, присѣлъ на четыре заднія ножки, а двумя передними отеръ потъ съ своего измученнаго лица. - И я вѣдь тружусь, и побольше твоего! Но ты работаешь для себя, или, все равно, для своихъ жученятъ; не всѣ такъ счастливы... попробовалъ бы ты потаскать бревна для казны, вотъ какъ я. Я и самъ не знаю, что заставляетъ меня работатъ, выбиваясь изъ силъ, даже и въ такую жару... Никто за это и спасибо не скажетъ. Мы, несчастные рабочіе муравъи, всѣ трудимся, а чѣмъ красна наша жизнь? Судьба!..
- Вы, навозный жукъ, слишкомъ сухо, а вы, муравей, слишкомъ мрачно смотрите на жизнь, - возразилъ имъ кузнечикъ. - Нѣтъ, жукъ, я люблю-таки потрещать и попрыгать, и ничего - совѣсть не мучитъ! Да притомъ вы ни-сколько не коснулись вопроса, поставленнаго г-жей ящерицей: она спросила, "что есть міръ", а вы говорите о своемъ навозномъ шарѣ: это даже невѣжливо. Міръ, по-моему, очень хорошая вещь уже потому, что въ немъ есть для насъ молодая травка, солнце и вѣтерокъ. Да и великъ же онъ! Вы здѣсь, между этими деревьями, не можете имѣть никакого понятія о томъ, какъ онъ великъ. Когда я бываю въ полѣ, я иногда вспрыгиваю, какъ только могу, вверхъ и, увѣряю васъ, достигаю огромной высоты. И съ нея-то я вижу, что міру нѣтъ конца.
- Вѣрно, - глубокомысленно подтвердилъ гнѣдой. - Но всѣмъ вамъ все-таки не увидѣть и сотой части того, чтб видѣлъ на своемъ вѣку я. Жаль, что вы не можете понять,чтб такое верста... За версту отсюда есть деревня Лупаревка: туда я каждый день ѣзжу съ бочкой за водой. Но тамъ меня никогда не кормятъ. А съ другой стороны Ефимовка, Кисляковка; въ ней церковь съ колоколами. А потомъ Свято-Троицкое, а потомъ Богоявленскъ. Въ Богоявленскѣ мнѣ всегда даютъ сѣна, но сѣно тамъ плохое. А вотъ въ Николаевѣ - это такой городъ, двадцать восемь верстъ отсюда - такъ тамъ сѣно лучше и овесъ даютъ, только я не люблю туда ѣздить: туда ѣздитъ на насъ баринъ и велить кучеру погонять, а кучеръ больно стегаетъ насъ кнутомъ... А то есть еще Александровка, Бѣлозерка, Херсонъ - городъ тоже... Да только куда вамъ понять все это! Вотъ это-то и естъ міръ; не весь, положимъ, ну, да все-таки значительная часть.
И гнѣдой замолчатъ, но нижняя губа у него все еще шевелилась, точно онъ что нибудь шепталъ. Это происходило отъ старости: ему былъ уже семнадцатый годъ. а для лошади это все равно, что для человѣка семьдесятъ седьмой.
- Я не понимаю вашихъ мудреныхъ лошадиныхъ словъ, да, признаться, и не гонюсь за ними, - сказала улитка. - Мнѣ былъ бы лопухъ, а его довольно: вотъ уже я четыре дня ползу, а онъ все еще не кончается. А за этимъ лопухомъ есть еще лопухъ, а въ томъ лопухѣ навѣрно сидитъ еще улитка. Вотъ вамъ и все. И прыгать никуда не нужно-все это выдумки и пустяки; сиди себѣ да ѣшь листъ, на которомъ сидишь. Если бы не лѣнь ползти, давно бы ушла отъ васъ съ вашими разговорами: отъ нихъ голова болитъ, и больше ничего.
- Нѣтъ, позволъте, отчего же? - перебилъ кузнечикъ - потрещать очень пріятно, особенно о такихъ хорошихъ предметахъ, какъ безконечность и прочее такое. Конечно, есть практпческія натуры, которыя только и заботятся о томъ, какъ бы набить себѣ животъ, какъ вы, или вотъ эта прелестная гусеница...
- Ахъ, нѣтъ, оставьте меня, прошу васъ, оставъте, нетроньте меня!-жалобно воскликнула гусеница- я дѣлаю это для будущей жизни, только для будущей жизни.
- Для какой тамъ еще будущей жизни? - спросилъ гнѣдой.
- Развѣ вы не знаете, что я послѣ смерти сдѣлаюсь бабочкой съ разноцвѣтными крыльями?
Гнѣдой, ящерища и улитка этого не знали, но насѣкомыя имѣли кое-какое понятіе. И всѣ немного помолчали, потому что никто не умѣлъ сказать ничего путнаго о будущей жизни.
- Къ твердымъ убѣжденіямъ нужно относиться съ уваженіемъ, - затрещалъ наконецъ кузнечикъ. - Не желаетъ ли кто сказать еще что нибудь? Можетъ бытъ, вы?-обратился онъ къ мухамъ, и старшая изъ нихъ отвѣтила:
- Мы не можемъ сказать, чтобы намъ было худо. Мы сейчасъ толъко изъ комнатъ; барыня разставяла въ мискахъ наваренное варенье, и мы забрались подъ крышку и наѣлись. Мы довольны. Наша маменька увязла въ вареньѣ, но что-жъ дѣлать? Она уже довольно пожила на свѣтѣ. А мы довольны.
- Господа, - сказала ящерица - я думаю, что всѣ вы совершенно правы! Но, съ другой стороны...
Но ящерица такъ и не сказала, что было съ другой стороны, потому что почувствовала, какъ что-то крѣпко прижало ея хвостъ къ землѣ.
Это пришелъ за гнѣдымъ проснувшійся кучеръ Антонъ; онъ нечаянно наступилъ своимъ сапожищемъ на компанію и раздавилъ ее. Однѣ мухи улетѣли обсасывать свою мертвую, обмазанную вареньемъ маменьку, да ящерица убѣжала съ оторваннымъ хвостомъ. Антонъ взялъ гнѣдого за чубъ и повелъ его изъ сада, чтобы запрячь въ бочку и ѣхать за водой, при чемъ приговаривалъ: "ну, иди, ты, хвостяка!" на что гнѣдой отвѣчалъ толъко шептаньемъ.
А ящерица осталась безъ хвоста. Правда, черезъ нѣсколько времени онъ выросъ, но навсегда остался какимъ-то тупымъ и черноватымъ. И когда ящерицу спрашивали, какъ она повредила себѣ хвостъ, то она скромно отвѣчала:
- Мнѣ оторвали его за то, что я рѣшилась высказать. свои убѣжденія.
И она была совершенно права.
|
